Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Шрифт:

100% +

Глава 17

Первомартовцы. «Во время восхождения на эшафот преступников толпа безмолвствовала, ожидая с напряжением совершения казни». Василий Верещагин на Семеновском плацу.

События 1 марта 1881 года известны хрестоматийно: в этот день народовольцам удалось успешно завершить свою многолетнюю охоту на Александра II, у Екатерининского канала император был смертельно ранен, после чего скончался. Затем были следствие, аресты, суд и – смертный приговор.

К казни через повешение судом были приговорены шестеро: Геся Гельфман, Андрей Желябов, Николай Кибальчич, Тимофей Михайлов, Софья Перовская, Николай Рысаков; поскольку Гельфман на момент вынесения приговора была беременна, ей по закону предоставили отсрочку.

Сразу после вынесения приговора в обществе поднялась дискуссия о смертной казни вообще и казни первомартовцев в частности. Лев Толстой и Владимир Соловьев обратились к новому императору Александру III с призывом помиловать цареубийц. С ответным призывом обратился к монарху обер-прокурор Синода Константин Победоносцев: «Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему величеству извращенные мысли и убедить Вас в помиловании преступников… Может ли это случиться? Нет, нет и тысячу раз нет – этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется».

На этом письме император своей рукой написал: «Будьте спокойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и что все шестеро будут повешены, я за это ручаюсь».

Но вот утро казни, 3 апреля 1881 года: позорная колесница под усиленным конвоем и в сопровождении множества зевак движется по петербургским улицам к Семеновскому плацу. В мемуарах петербургского литератора Петра Гнедича, жившего тогда на Николаевской улице, есть связанный с этим утром эпизод: «Процессия двигалась не медленным шагом, – она шла на рысях.

Впереди ехало несколько рядов солдат, точно очищая путь для кортежа. А затем следовали две колесницы. Люди, со связанными назад руками и с черными досками на груди, сидели высоко наверху. Я помню полное, бескровное лицо Перовской, ее широкий лоб. Помню желтоватое, обросшее бородой лицо Желябова. Остальные промелькнули передо мною незаметно, как тени.

Но ужасны были не они, не тот конвой, что следовал за колесницами, а самый хвост процессии.

Я не знаю, откуда набран он был, какие отрепья его составляли. В прежнее время, на Сенной площади, у „Вяземской лавры“, группировались такие фигуры. В обычное время в городе подобных выродков нет.

Это были простоволосые, иногда босые люди, оборванные, пьяные, несмотря на ранний час, радостные, оживленные, с воплями несущиеся вперед. Они несли с собой, – в руках, на плечах, на спинах – лестницы, табуретки, скамьи. Все это, должно быть, было краденое, стянутое где-нибудь.

Это были „места“ для желающих, для тех любопытных, что будут покупать их на месте казни. И я понял, что люди эти были оживлены потому, что ожидали богатых барышей от антрепризы мест на такое высоко интересное зрелище».

Ничего принципиального нового, как знает уже читатель, но для Гнедича эта картина оказалась впечатлением сильнейшим: «Сорок слишком лет прошло с той поры, а я процессию эту точно вижу сейчас перед собою. Это самое ужасное зрелище, какое я видел в жизни».

Разумеется, нашлись в то утро и люди, выражавшие сочувствие приговоренным, иногда с риском для собственного благополучия. Два эпизода описывает мемуарист Лев Антонович Плансон, тогда корнет лейб-гвардии Казачьего полка, призванного охранять порядок (с текстом его воспоминаний читатель может познакомиться в конце книги), некоторые подробности есть и в дневнике генеральши Богданович, прилежного летописца петербургских казней того времени: «Одна женщина за приветствование Перовской была схвачена. Она влетела от толпы в дом по Николаевской; швейцар запер за ней дверь, чтобы спасти ее, но толпа, выломав дверь, избила швейцара, а также эту даму»; «только один человек сказал, что видел людей, им выражавших сочувствие; все в один голос говорят, что толпа жаждала их казни».

Итак, процессия, две колесницы, пять человек с повешенными на груди табличками «Цареубийца». В 8 часов 50 минут они уже на Семеновском плацу; официальный отчет сообщает, что «при появлении на плацу преступников под сильным конвоем казаков и жандармов густая толпа народу заметно заколыхалась». С балкона своей квартиры на Николаевской, 84, за происходящим наблюдает актриса Александринского театра Мария Гавриловна Савина (о чем рассказывает в своих мемуарах адвокат Карабчевский): «Знаменитая артистка М.Г. Савина, жившая в то время в конце Николаевской улицы, видела со своего балкона весь печальный кортеж. Она утверждала, что кроме одного из приговоренных, Рысакова, лица остальных, влекомых на казнь, были светлее и радостнее лиц, их окружавших. Софья Перовская своим кругловатым, детским в веснушках лицом зарделась и просто сияла на темном фоне мрачной процессии».

Известно, что в то утро Семеновский плац был еще покрыт снегом «с большими тающими местами и лужами».

В официальном отчете картина происходящего описана со всей полнотой: «Несметное число зрителей обоего пола и всех сословий наполняло обширное место казни, толпясь тесною, непроницаемою стеною за шпалерами войска. На плацу господствовала замечательная тишина. Плац был местами окружен цепью казаков и кавалерии. Ближе к эшафоту были расположены в квадрате сперва конные жандармы и казаки, а ближе к эшафоту, на расстоянии двух-трех сажен от виселицы, – пехота лейб-гвардии Измайловского полка.

В начале девятого часа приехал на плац градоначальник, генерал-майор Баранов, а вскоре после него судебные власти и лица прокуратуры: прокурор судебной палаты Плеве, исполняющий должность прокурора окружного суда Плющик-Плющевский и товарищи прокурора Постовский и Мясоедов…»

Прервем на секунду описание, обратим внимание на Вячеслава Константиновича Плеве, который тогда занимал достаточно скромную прокурорскую должность, но уже скоро сделал громкую карьеру: директор департамента полиции, сенатор, министр внутренних дел. В 1904 году он тоже станет жертвой политического террора: неподалеку от Обводного канала в его карету кинет бомбу эсер Егор Созонов.

И дальше: «Вот описание эшафота: черный, почти квадратный помост, двух аршин вышины, обнесен небольшими, выкрашенными черною краскою, перилами. Длина помоста 12 аршин, ширина 9 ½. На этот помост вели шесть ступеней. Против единственного входа, в углублении, возвышались три позорные столба с цепями на них и наручниками. У этих столбов было небольшое возвышение, на которое вели две ступени. Посредине общей платформы была необходимая в этих случаях подставка для казненных. По бокам платформы возвышались два высоких столба, на которых положена была перекладина с шестью на ней железными кольцами для веревок. На боковых столбах также были ввинчены по три железные кольца. Два боковые столба и перекладина на них изображали букву „П“. Это и была общая виселица для пяти цареубийц. Позади эшафота находились пять черных деревянных гробов со стружками в них и парусинными саванами для преступников, приговоренных к смерти. Там же лежала деревянная простая подставная лестница. У эшафота, еще задолго до прибытия палача, находились четыре арестанта в нагольных тулупах – помощники Фролова.

За эшафотом стояли два арестантских фургона, в которых были привезены из тюремного замка палач и его помощники, а также две ломовые телеги с пятью черными гробами.

Вскоре после прибытия на плац градоначальника палач Фролов, стоя на новой деревянной некрашеной лестнице, стал прикреплять к пяти крюкам веревки с петлями. Палач был одет в синюю поддевку, так же и два его помощника. Казнь над преступниками была совершена Фроловым с помощью четырех солдат арестантских рот, одетых в серые арестантские фуражки и нагольные тулупы».

Синий наряд, а не красный, как в былые разы. Неизвестно, отчего это Фролов решил переменить облик: возможно, красный цвет уже обретал тогда устойчивое значение революционного. Как бы то ни было, широко известная и хранящаяся ныне в Третьяковской галерее картина советской художницы Татьяны Назаренко, посвященная казни первомартовцев, неточна в деталях: на ней палач в красной рубахе прикрепляет веревку, стоя на эшафоте из неокрашенной древесины (на деле, как мы знаем, он был окрашен в традиционный черный цвет).

И снова отчет, страшная процедура во всех деталях: «К трем позорным столбам были поставлены Желябов, Перовская и Михайлов; Рысаков и Кибальчич остались стоять крайними близ перил эшафота, рядом с другими цареубийцами. Осужденные преступники казались довольно спокойными, особенно Перовская, Кибальчич и Желябов, менее Рысаков и Михайлов: они были смертельно бледны. Особенно выделялась апатичная и безжизненная, точно окаменелая, физиономия Михайлова. Невозмутимое спокойствие и душевная покорность отражались на лице Кибальчича. Желябов казался нервным, шевелил руками и часто поворачивал голову в сторону Перовской, стоя рядом с нею, и раза два к Рысакову, находясь между первой и вторым. На спокойном, желтовато-бледном лице Перовской блуждал легкий румянец; когда она подъехала к эшафоту, глаза ее блуждали, лихорадочно скользя по толпе и тогда, когда она, не шевеля ни одним мускулом лица, пристально глядела на платформу, стоя у позорного столба. Когда Рысакова подвели ближе к эшафоту, он обернулся лицом к виселице и сделал неприятную гримасу, которая искривила на мгновенье его широкий рот. Светло-рыжеватые длинные волосы преступника развевались по его широкому полному лицу, выбиваясь из-под плоской черной арестантской шапки. Все преступники были одеты в длинные арестантские черные халаты.

Во время восхождения на эшафот преступников толпа безмолвствовала, ожидая с напряжением совершения казни».

После того как приговоренных поставили к позорным столбам, прозвучала команда «на караул» и началось чтение приговора. Присутствующие обнажили головы. Потом мелкая дробь барабанов – и начались уже самые последние приготовления к неизбежному: «Осужденные почти одновременно подошли к священникам и поцеловали крест, после чего они были отведены палачами каждый к своей веревке. Священники, осенив осужденных крестным знамением, сошли с эшафота. Когда один из священников дал Желябову поцеловать крест и осенил его крестным знамением, Желябов что-то шепнул священнику, поцеловав горячо крест, тряхнул головою и улыбнулся.

Бодрость не покидала Желябова, Перовской, а особенно Кибальчича, до минуты надевания белого савана с башлыком. До этой процедуры Желябов и Михайлов, приблизившись на шаг к Перовской, поцелуем простились с нею. Рысаков стоял неподвижно и смотрел на Желябова все время, пока палач надевал на его сотоварищей ужасного преступления роковой длинный саван висельников. Палач Фролов, сняв поддевку и оставшись в красной рубашке, „начал“ с Кибальчича. Надев на него саван и наложив вокруг шеи петлю, он притянул ее крепко веревкою, завязав конец веревки к правому столбу виселицы. Потом он приступил к Михайлову, Перовской и Желябову.

Казнь народовольцев. Гравюра из английского журнала. 1881 г.

Желябов и Перовская, стоя в саване, потряхивали неоднократно головами. Последний по очереди был Рысаков, который, увидав других облаченными вполне в саваны и готовыми к казни, заметно пошатнулся; у него подкосились колени, когда палач быстрым движением накинул на него саван и башлык. Во время этой процедуры барабаны, не переставая, били мелкую, но громкую дробь».

И финал: «В 9 часов 20 минут палач Фролов, окончив все приготовления к казни, подошел к Кибальчичу и подвел его на высокую черную скамью, помогая войти на две ступеньки. Палач отдернул скамейку, и преступник повис на воздухе. Смерть постигла Кибальчича мгновенно; по крайней мере его тело, сделав несколько слабых кружков в воздухе, вскоре повисло без всяких движений и конвульсий. Преступники, стоя в один ряд, в белых саванах, производили тяжелое впечатление. Выше всех ростом оказался Михайлов.

После казни Кибальчича вторым был казнен Михайлов, за ним следовала Перовская, которая, сильно упав на воздухе со скамьи, вскоре повисла без движения, как трупы Михайлова и Кибальчича. Четвертым был казнен Желябов, последним – Рысаков, который, будучи сталкиваем палачом со скамьи, несколько минут старался ногами придержаться к скамье. Помощники палача, видя отчаянные движения Рысакова, быстро стали отдергивать из-под его ног скамью, а палач Фролов дал телу преступника сильный толчок вперед. Тело Рысакова, сделав несколько медленных оборотов, повисло также спокойно, рядом с трупом Желябова и другими казненными».

Сколь подробен официальный отчет в описании приготовлений к казни, столь же скуп он на слова, когда речь зашла о самой экзекуции. О причинах можно догадаться: повешение первомартовцев сопровождалось драматическими обстоятельствами, дотоле в истории петербургских казней не случавшимися. Тимофея Михайловича Михайлова вешали трижды! Когда впервые палачи выбили из-под его ног скамейку, веревка оборвалась, и Михайлов рухнул на помост; при второй попытке повешения, когда Михайлов сам снова взобрался на скамейку, веревка оборвалась вновь.

Лев Антонович Плансон вспоминал: «Невозможно описать того взрыва негодования, криков протеста и возмущения, брани и проклятий, которыми разразилась заливавшая площадь толпа. Не будь помост с виселицей окружен внушительным сравнительно нарядом войск, вооруженных заряженными винтовками, то, вероятно, и от виселицы с помостом, и от палачей и других исполнителей приговора суда в один миг не осталось бы ничего…

Но возбуждение толпы достигло своего апогея, когда с площади заметили, что Михайлова собираются вздернуть на виселицу еще раз…

Прошло с того момента более тридцати лет, а я до сих пор слышу грохот падения грузного тела Михайлова и вижу мертвую массу его, бесформенною кучей лежащую на высоком помосте!..

Однако откуда-то была принесена новая, третья по счету, веревка совершенно растерявшимися палачами (ведь они тоже люди!..)

На этот раз она оказалась более прочной… Веревка не оборвалась, и тело повисло над помостом на натянувшейся, как струна, веревке».

В дневнике Александры Викторовны Богданович приведена другая версия, еще более страшная: по ее словам, Михайлова фактически вешали четырежды. «Первый раз он оборвался и упал на ноги; второй раз веревка отвязалась, и он упал во весь рост; в третий раз растянулась веревка; в четвертый раз его пришлось приподнять, чтобы скорее последовала смерть, так как слабо была завязана веревка. Доктора его в таком положении держали 10 минут».

И еще из ее же дневника: «Желябову и Рысакову пришлось довольно долго промучиться, так как палач Фролов (один-единственный во всей России палач) так был потрясен неудачей с Михайловым, что этим обоим дурно надел петлю, слишком высоко, близко к подбородку, что и замедлило наступление агонии. Пришлось их вторично спустить и повернуть узлы прямо к спинной кости и, завязав их крепче, снова их предоставить их ужасной участи».

Не писать же было обо всем этом в официальном отчете, призванном продемонстрировать безукоризненное исполнение монаршей воли!

Все завершилось в 9 часов 30 минут. Прекратился барабанный бой, на эшафот внесли пять черных гробов, в которые были положены снятые тела казненных; процедуру эту начали с тела Кибальчича. «Гробы были в изголовьях наполнены стружками», – зачем-то сообщает нам составитель официального отчета. После освидетельствования тел гробы отправили на Преображенское кладбище: вначале подводами, затем по железной дороге до близлежащей станции «Обухово». Бывший смотритель кладбища Валериан Григорьевич Саговский вспоминал про то, как ранним утром 3 апреля на станцию прибыл паровоз с прицепленным к нему товарным вагоном, как прибыла охранять похороны казачья сотня, как проходило само погребение: «Привезли ящики с телами казненных к могиле и стали спускать. Ящики до того были плохи, так наскоро сбиты, что некоторые из них тут же поломались. Разломался ящик, в котором лежало тело Софьи Перовской. Одета она была в тиковое платье, в то самое, в котором ее вешали, в ватную кофту.

Во время опускания гробов в могилу была какая-то жуткая тишина. Никто не проронил ни одного слова… Тут же пристав отдал распоряжение засыпать могилу, сравнять ее с общим уровнем земли».

В советские годы практически на месте захоронения выросли постройки домостроительного комбината.

А на плацу уже в 10 часов утра градоначальник дал приказ разбирать эшафот, что и было исполнено специально нанятыми плотниками. Тем временем палачи – по свидетельству очевидцев – открыли торговлю кусками снятых с виселицы веревок, и было много желающих купить их «на счастье».

Постфактум: Гесю Гельфман миновала судьба ее товарищей, но жизнь ее тоже завершилась трагически. Она родила в тюрьме, и хотя под давлением европейской общественности император заменил ей смертный приговор на бессрочную каторгу, уже вскоре Гельфман умерла: сказались как тяжелые роды, проходившие без медицинской помощи, так и потеря ребенка – тот был забран у матери вскоре после родов.

И еще деталь, не всем известная: в середине 1880-х годов знаменитый русский баталист Василий Васильевич Верещагин написал «Трилогию казней»; в первой картине изображалось распятие на кресте в древнеримские времена, во второй «взрывание из пушек в британской Индии», а третья называлась просто: «Казнь через повешение в России».

Эту картину еще именуют «Казнь народовольцев» или даже конкретнее – «Казнь первомартовцев». Третьего апреля 1881 года на Семеновском плацу Верещагин не присутствовал; по всей видимости, он побывал на месте экзекуции позже. Работе над триптихом помогло то, что за казнями Верещагин все-таки наблюдал воочию, это известно достоверно. Знаменитый дореволюционный журналист Александр Амфитеатров так пересказывал один монолог баталиста: «Спокойно, без дрожи, по-львиному зорко, все схватывая, наблюдая, присутствовал он при таких сценах, от которых охватывает ужас.

Он рассказывал о казни политических:

– Когда выдернут скамейку, – человек закрутится. Начнет быстро-быстро перебирать ногами, словно бежит. И локтями связанных рук делает движения кверху, – словно зарезанная птица бьется. Веревка крутится. Закручивается, останавливается и начинает раскручиваться. Сначала медленно, потом быстрее, потом опять медленно. Опять остановка. И снова начинает крутиться в другую сторону. И так то в одну, то в другую сторону, все медленнее, короче, и наконец тело повисает. Под ним образуется лужица. А как казнь совершена, бросаются представители „лучшего общества“ за куском веревки „на счастье в картах“. Рвут друг у друга.

Он рассказывал, как писал свои картины.

Во всех жестоких подробностях».

Пять виселиц на картине Верещагина. Запруженная народом площадь. Снежная зима. Не совсем точное изображение обстоятельств, что и говорить.

Хотя, может, эта вольность была им допущена осознанно – по тогдашним цензурным соображениям?

Глава 18

Отмена публичной смертной казни. «Идя далее по этому пути, мы можем со временем приблизиться к самому уничтожению смертной казни». Расстрел Николая Суханова в Кронштадте. Шлиссельбургская крепость, лобное место столицы. «По снятии трупов вышеозначенных казненных преступников, были выведены Шевырев и Ульянов». Палач Александр Филипьев.

Драматические происшествия во время казни первомартовцев, равно как и широкая общественная реакция на публичную экзекуцию, заставили власть снова задуматься: а так ли нужны эти публичные смертные казни?

С официальным представлением об отмене публичной смертной казни выступило министерство юстиции во главе с Дмитрием Николаевичем Набоковым. Рассмотрев этот документ, Государственный совет сформулировал «мнение», которое и представил на утверждение императору Александру III:

«Во изменение подлежащих статей Свода Законов, постановить:

1. Приговоры о смертной казни, не исключая и тех случаев, когда она заменяется смертью политическою, <…> приводятся в исполнение не публично, в пределах тюремной ограды, а при невозможности сего – в ином, указанном полицейским начальством, месте;

2. При исполнении казни обязательно присутствуют: лицо прокурорского надзора, Начальник местной полиции, Секретарь Суда и врач, а если исполнение происходит в пределах тюремной ограды, то и Смотритель места заключения;

3. Независимо от лиц, указанных в статье 2, при совершении казни могут находиться защитник осужденного и местные обыватели в числе не более десяти человек, по приглашению городского общественного управления. Неприбытие этих лиц не останавливает исполнения;

4. В тех случаях, когда казнь совершается вне пределов тюрьмы, в которой содержится осужденный, он доставляется на место казни в закрытой повозке;

5. О последовавшем совершении казни составляется протокол, который подписывается всеми присутствующими при оной лицами».

26 мая 1881 года император «утвердить соизволил и повелел исполнить» это решение. На дела, подсудные военным судам, аналогичный порядок исполнения смертной казни был распространен указом от 5 января 1882 года.

Так ушли в прошлое позорные колесницы и многотысячные толпы, наблюдающие за тем, как уходят из жизни их сограждане. Российская пресса, надо сказать, отреагировала на решение одобрительно, а иногда и просто восторженно; в газете «Порядок» была опубликована статья с такими словами: «Нет сомнения, что наше правительство тем самым вступило на путь, который ведет к смягчению наших общественных нравов; идя далее по этому пути, мы можем со временем приблизиться к самому уничтожению смертной казни, которая для обыкновенных уголовных дел у нас отменена уже давно».

Логика газеты понятна и вполне прозрачна, однако жизнь ее не подкрепила. Более того, отказ от публичной смертной казни развязал власти руки, позволив ей сильнее закрутить гайки репрессивного механизма. Одно дело – казнить преступников на публике, в центре города, под взглядами тысяч горожан, включая и критически настроенных, и совсем другое – приводить приговор в исполнение вдали от посторонних глаз, на хорошо охраняемой территории. В итоге маховик казней постепенно стал набирать обороты, к началу XX столетия приобретя смертоносную силу, невиданную даже во времена императрицы Анны.

И это при том, что общественность вовсе не молчала. Каждый конкретный факт вынесения смертного приговора и проведения соответствующих экзекуций, пусть даже вдали от взоров любопытствующих, по-прежнему становился достоянием общественности, широко обсуждался, вызывал иногда широкие и бурные дискуссии. Ближайший пример тому дал год 1882-й, когда очередной процесс по делу народовольцев вызвал отклик даже за пределами России. В историю этот суд вошел как «Процесс двадцати», обвиняемыми были члены Исполнительного комитета и агенты «Народной воли». Приговор, вынесенный 15 февраля, оказался суровым: смертная казнь десяти осужденным.

Самым знаменитым из выступивших в защиту смертников оказался, несомненно, французский классик Виктор Гюго. Его горячий призыв был полон эмоций: «Сейчас перед нами беспредельная тьма, среди этого мрака десять человеческих существ, из них две женщины (две женщины!), обреченные на смерть… А десять других должен поглотить русский склеп – Сибирь. За что? За что эта виселица? За что это заточение?» О судьбе приговоренных беспокоился и Лев Толстой, в письме к жене он спрашивал: «Что о приговоренных? Не выходят у меня из головы и сердца. И мучает, и негодованье поднимается, самое мучительное чувство».

Волнение общественности сыграло свою роль: император смягчил приговор, сохранив смертную казнь лишь для одного осужденного – лейтенанта флота Николая Евгеньевича Суханова – как «изменившего воинскому долгу». Его ждало не повешение – расстрел.

Казнь эта состоялась 19 марта 1882 года, и не в центре Петербурга – в Кронштадте, где Суханов служил. Ранним утром его под конвоем, в серой арестантской шинели, отправили из Петропавловской крепости к месту экзекуции: вначале в закрытой карете, потом поездом в Ораниенбаум, а оттуда морем к месту назначения.

Расстрел был произведен в 8 часов 45 минут утра. Народоволец Эспер Александрович Серебряков описывал – с чужих слов, разумеется, – события того утра: «Держал себя во время казни Николай Евгеньевич смело, но вместе с тем скромно. Когда он вышел из кареты, то окинул взглядом всех присутствующих. После же, во все время приготовления к казни, он уже не смотрел на публику, как бы боясь своим взглядом скомпрометировать кого-нибудь из друзей. После прочтения приговора он сам надел рубаху с длинными рукавами, когда же его привязали к столбу и стали завязывать глаза, он что-то сказал матросу, который, поправив повязку, отошел.

– Мы все как будто замерли, устремив глаза на Суханова, – рассказывал мне очевидец. – Вдруг раздался залп, голова Суханова опустилась на грудь, и я почувствовал, как что-то у меня оборвалось в груди; слезы подступили к глазам, и я, боясь разрыдаться, должен был быстро уйти».

О том, что Николай Суханов в последние свои минуты вел себя с достоинством, говорилось и в официальных отчетах о казни.

…К тому времени уже вовсю шло строительство новой тюрьмы «самого строгого одиночного заключения», которая должна была прийти на смену Алексеевскому равелину Петропавловской крепости. Строили далеко за пределами столицы, на Ореховом острове в истоке Невы, в стенах Шлиссельбургской крепости – той самой, где содержался некогда император Иоанн Антонович и где подпоручик Мирович устроил свой бунт.

Первые заключенные появились в новой тюрьме в августе 1884 года. А уже в сентябре Шлиссельбургская крепость пополнила собой скорбный перечень российских лобных мест – и хоть находилась она вдали от Петербурга, но в нашей книге присутствует вполне законно, ведь расправлялись здесь по преимуществу с теми, кто был приговорен к смерти в столице. Неслучайно и ныне крепость Орешек – филиал Музея истории Санкт-Петербурга.

Первым в шлиссельбургских стенах был казнен Егор Иванович Минаков: это случилось 21 сентября 1884 года. Перед тем как попасть на остров, он уже немало поскитался по тюрьмам, пытался даже бежать, но перевод сюда лишил его всяких надежд на будущее. Еще одна узница Шлиссельбурга Вера Николаевна Фигнер позже вспоминала: «Минаков не захотел медленно умирать в новой Бастилии – „колодой гнить, упавшей в ил“, как он выразился в своем стихотворении. Он потребовал переписки и свидания с родными, книг и табаку и объявил голодовку, а затем дал пощечину тюремному врачу».

Эта пощечина была истолкована тюремным начальством как «удар по лицу»; Минаков был предан военному суду, который и приговорил строптивого нарушителя режима к расстрелу – за «нанесение оскорбления действием». Правосудие пренебрегло теми обстоятельствами, что Минаков страдал расстройствами психики; приговор привели в исполнение без отлагательства.

Не прошло месяца – новая экзекуция. В Петербургском военно-окружном суде как раз завершился очередной суд по делу народовольцев, известный как «Процесс четырнадцати»; к смерти были приговорены восемь человек, включая Веру Фигнер, но после помилования смертников осталось двое, остальным досталась каторга. Десятого октября 1884 года на остров были доставлены поручик Николай Михайлович Рогачев и лейтенант флота барон Александр Павлович Штромберг, и казнь их через повешение состоялась в тот же день.

В 1885 году трагическую судьбу Егора Минакова в полной мере повторил еще один узник Шлиссельбургской крепости Ипполит Николаевич Мышкин, одна из самых ярких фигур в истории русского революционного движения. Вера Фигнер писала: «Почти десять лет прошли в переходах Мышкина из одного застенка в другой, и вот после всех мытарств и скитаний он попадает в самую безнадежную из русских Бастилий. Это превысило силы даже такого твердого человека, каким был Мышкин. Он решился умереть – нанести оскорбление действием смотрителю тюрьмы и выйти на суд, выйти, чтобы разоблачить жестокую тайну Шлиссельбурга, разоблачить, как он думал, на всю Россию и ценою жизни добиться облегчения участи товарищей по заключению».

В первый день Рождества 1884 года Мышкин бросил медную тарелку в надзирателя, после чего был предан суду. Приговор оказался именно таким, на который Мышкин и рассчитывал: за оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей – расстрел. Утвержден приговор был 18 января 1885 года, в исполнение приведен утром 26 января. Согласно официальному отчету, Ипполит Николаевич «приобщился и вел себя спокойно».

Как свидетельствует Вера Фигнер, некоторые послабления в режиме после этого и вправду были сделаны: самым ослабленным из узников разрешили прогулки вдвоем.

Следующее пополнение в списке казненных на территории Шлиссельбургской крепости случилось весной 1887 года, после завершения дела о подготовке покушения на императора Александра III. К суду тогда были привлечены пятнадцать обвиняемых, каждому из которых был вынесен максимально суровый приговор: смерть через повешение. Император, правда, смягчил меру наказания для десятерых обвиняемых, однако для пятерых смертный приговор остался в силе: для студентов Петербургского университета Пахомия Ивановича Андреюшкина, Василия Денисовича Генералова, Василия Степановича Осипанова, Александра Ильича Ульянова и Петра Яковлевича Шевырева.

Пятого мая все они были доставлены в Шлиссельбургскую крепость; казнь состоялась три дня спустя. За приведение приговора в исполнение отвечал Иван Григорьевич Щегловитов, в ту пору скромный товарищ прокурора, а впоследствии министр юстиции страны и последний председатель Государственного совета Российской империи. (Годы спустя он и сам станет мишенью террористов, к счастью, тогда угроза обойдет его стороной, а после революции будет расстрелян в Москве в числе первых жертв красного террора.)

Министру внутренних дел графу Дмитрию Андреевичу Толстому Щегловитов доложил, что до последнего момента приговоренные надеялись на помилование, однако «при объявлении им за полчаса до совершения казни, а именно в 3½ часа утра, о предстоящем приведении приговора в исполнение, все они сохранили полное спокойствие и отказались от исповеди и принятия св. Тайн».

Сам министр докладывал императору: «Ввиду того что местность Шлиссельбургской тюрьмы не представляла возможности казнить всех пятерых одновременно, эшафот был устроен на три человека, и первоначально выведены для совершения казни Генералов, Андреюшкин и Осипанов, которые, выслушав приговор, простились друг с другом, приложились к кресту и бодро вошли на эшафот, после чего Генералов и Андреюшкин громким голосом произнесли: „Да здравствует Народная Воля!“ То же самое намеревался сделать и Осипанов, но не успел, так как на него был накинут мешок. По снятии трупов вышеозначенных казненных преступников были выведены Шевырев и Ульянов, которые также бодро и спокойно вошли на эшафот, причем Ульянов приложился к кресту, а Шевырев оттолкнул руку священника».

Сергей Бунтман ― Добрый день! Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман. И мы продолжаем наши процессуальные действия.

Алексей Кузнецов ― Добрый день! Да. Вот у нас сегодня… У нас очень часто получается так, что большая часть передач – это рассказ не о суде, а собственно, ну, вот о том преступлении, которое к этому привело. Но вот сегодня мы сосредоточимся все-таки именно на суде, на заседании.

С. Бунтман ― На суде, потому что преступление широко известное. Это убийство Александра II на Екатерининском канале. И само убийство, и сами последствия… Была чрезвычайно любопытная статья и в «Дилетанте», была и есть о том… как всегда медицинские есть, могли ли спасти. Могли. В принципе могли спасти. Преступление дерзкое. Неоднократные покушения. И вот это, наконец, получилось.

А. Кузнецов ― Ну, видимо, это еще очевидно, что это одна из тех самых развилок в нашей истории таких абсолютно очевидных, потому что хорошо известно, что в тот же день 1 марта должен был обсуждаться, ну, такой, условно его назовем, конституционный проект Лорис-Меликова. И если бы Александр II прожил бы еще несколько лет, то, судя по всему, ну, внутренняя политика России приобрела бы несколько другой вектор.

С. Бунтман ― Вполне возможно.

А. Кузнецов ― Да, возможно. Это разумеется все.

С. Бунтман ― Вполне возможно. Ну, действительно точка переломная и важнейшая. И процесс как таковой – это тоже очень важная, если не веха, то очень показательная…

А. Кузнецов ― Разумеется, потому что процесс был очень подробный. Три полных дня шли судебные заседания. Он нам хорошо известен. Сейчас опубликованы практически все материалы этого процесса. Стенографический отчет, он в прошлом году вышел 2-томный такой сборник «Суд над цареубийцами. Дело 1 марта 81-го года» под редакцией Разбегаева в Петербурге. И в принципе раньше еще до Великой Отечественной войны публиковались многие материалы этого процесса. Но тогда они публиковались. Подборка была под определенным углом сделана. Да? Очень подробно цитировались выступления собственно подсудимых. А обвинение, благо для этого были основания, оно так подавалось очень однобоким, и собственно и деятельность самих судей. Ну, собственно известно, что покушение, вот само покушение 1 марта, не смотря на то, что «Народная воля» давно готовилась убить Александра II, и собственно решение, можно сказать, приговор ему был вынесен еще в августе 79-го года. И после этого было несколько покушений, которых он счастливо избегал. Тем не менее, все решалось достаточно спонтанно, потому что за 2 дня до 1 марта был арестован человек, бывший безусловно и идейным, и рациональным, и всяким прочим вдохновителем, организатором всего этого дела – это Андрей Желябов, безусловный номер один. Он и на процессе будет безусловным номером один. Это будет его собственное решение. И поэтому, что называется, все на живую нитку. Перовская, возлюбленная Желябова и его, безусловно, идейный и верный последователь, берет на себя, так сказать, доведение покушения до конца. А в последний момент выясняется, что тот план, который уже достаточно давно осуществлялся, – это подкоп под Малой Садовой улицей, место, где достаточно часто проезжал император, что он 1 марта не работает, потому что император изменил маршрут, заехал к своей сестре на завтрак и будет соответственно следовать набережной Екатерининского канала. И поэтому Перовская, что называется, в последний момент, что называется, вынимает из подкопа исполнителей и ставит метальщиков, которые должны будут собственно бросать вот эти бомбы, наполненные тем, что иногда называют жидкий студень. Это такой раствор на основе там нитроглицерина. И эти бомбы были изготовлены Николаем Кибальчичем, собственно главным специалистом-взрывотехником «Народной воли», можно так выразиться. Вот. И собственно первым… Николай Рысаков, который будет бросать первым бомбу на Екатерининском канале, вообще по изначальному плану должен был быть последним, четвертым, по сути резервным. Да? Он самый молодой. Ему всего 19 лет. По понятиям тогдашней Российской империи он вообще несовершеннолетний. В 21 год наступало совершеннолетие. Это человек, сравнительно недавно пришедший в «Народную волю». Но так получилось, что из-за этого срочной импровизированной новой схемы он становится первым. Он бросает бомбу. Бомба не причиняет императору серьезных повреждений, он выходит из полуразрушенной кареты, наклоняется к смертельно раненому мальчишке-разносчику, который лежит на мостовой. И вот здесь собственно когда кто-то из… ну, это такой очень известный, документально не подтвержденный, хотя на суде тоже звучало. Такой мрачный каламбур, когда к императору подскакивает кто-то из офицеров конвоя и восклицает: «Ваше величество, Вы живы, слава Богу!», вот вроде бы Рысаков так мрачно шутит: «Слава ли Богу?», и тут Игнатий Гриневицкий бросает 2-ю бомбу, которая оказалась смертельной для него и для императора. И собственно из тех 8 людей, которых впоследствии сейчас мы называем «первомартовцами»… Тут, кстати, надо сказать, не надо путать. Иногда еще «первомартовцами» называют участников покушения, ну, готовившегося покушения на Александра III, вот Александр Ульянов…

С. Бунтман ― Хотели в годовщину…

А. Кузнецов ― Да, да. Осипанов, Генералов и так далее. Они тоже хотели в годовщину это сделать. Вот. Ну, мы ведем речь вот о 1-м марте 81-го года. Значит, собственно Гриневицкий погиб, ну, через несколько часов он скончался. И к моменту, когда будет идти процесс, он еще не опознан. Его знают под партийной кличкой Михаил Иванович. Эту партийную кличку выдаст Рысаков. То есть то, что это Игнатий Гриневицкий, потомок польского, ну, так сказать, такого бедного, но достаточно бедного шляхетского рода, это станет известно позже.

С. Бунтман ― Хоть шляхтич, хоть убогий, как говорили.

А. Кузнецов ― Вообще Вы знаете, интересно, что вот в этой восьмерке социальный состав, он представляет собой практически вот полную картину такого вот российского общества. Вот, ну, как будто специально подбирали. Ну, вот давайте посмотрим. Значит, двое крестьян формально – это Желябов и Михайлов, причем Желябов из крестьян в интеллигенты, а Михайлов из крестьян в рабочие. Да? Значит, Рысаков из мещан. Гельфман из зажиточной еврейской семьи. То есть она как бы представляет инородцев. Да?

С. Бунтман ― Ну, да.

А. Кузнецов ― Национальные меньшинства. Перовская – это в высшей степени родовитое российское дворянство. Да? Потомок Алексея Разумовского. Вот. И Кибальчич из духовных. То есть вот практически такой…

С. Бунтман ― Ну, Игнатий Гриневицкий тоже…

А. Кузнецов ― И Гриневицкий – это соответственно тоже из инородцев.

С. Бунтман ― И инородец, и дворянин.

А. Кузнецов ― И дворянин. Вот такой вот подбор. И, значит, вот двое арестованы. Плюс собственно Желябов уже арестован за 2 дня до этого. Но он сразу же заявляет о том, что он имеет отношение к этому делу. Сам заявляет. И дело в том, что ему ночью… в ночь с 1-го на 2 марта устраивают очную ставку с Рысаковым, и Желябов там заявляет, я цитирую: «Личное мое участие физическое не было лишь по причине ареста; нравственное участие – полное». И дальше он пишет такое очень интересное заявление: «Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы, если Рысакова намерены казнить, - было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению. Андрей Желябов». Вот в последствии человек, который будет представлять обвинение на этом процессе, Николай Валерианович Муравьев – это из тех самых Муравьевых. Вспомним этот каламбур: не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех Муравьевых, которые вешают.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Он племянник известного российского государственного деятеля Николая Николаевича Муравьева-Амурского. И это человек, ну, такой вот маленький штришок к его портрету. Анатолий Федорович Кони, выдающийся российский судебный деятель, реформатор и так далее, о котором уже много говорили, он был человеком плюс ко всему еще очень педантичным. Он тщательно собирал всякие вырезки и прочие документы, имевшие отношение к судебной реформе, ее последствиям и так далее. И в частности были папки на многих деятелей, которые так или иначе имели отношение к судебному ведомству. Вот знаете, как Анатолий Федорович подписал на обложке папку, куда шли материалы на Муравьева? Мерзавец Муравьев. Вот такое. Да? При том, что Анатолий Федорович, конечно, никаким революционером не был. Но вот оценка этого человека была вот такой. Действительно человек крайне консервативных взглядов, ярый противник той сравнительно демократической судебной системы, которая была создана в России после 64-го года. И мы ему предоставим слово еще сегодня обязательно. Так вот, значит, Желябов настаивает на том, чтоб его к этому делу приобщили. И явно совершенно план его таков – превратить этот процесс, как уже бывало раньше в процессах над народниками, превратить его в трибуну, с которой по возможности изложить взгляды, программы…

С. Бунтман ― Понимая, что он может быть казнен.

А. Кузнецов ― Понимая, что он может быть казнен. Но, видимо, понимая, что он может быть казнен и за другие дела, собственно за которые его арестовали. За более ранние. Значит, дальше начинает, как выражаются все следователи всех времен и народов, дальше начинает петь Николай Рысаков. Собственно вот то, что очень быстро полиция сумела захватить, ну, практически, видимо, всех действительно основных участников этого покушения – это спасибо ему. Этот, ну, совсем еще юноша, в общем, оказался человеком нравственно не стойким и, поняв, что ему всерьез грозит виселица, он, надеясь на то, что он несовершеннолетний, надеясь на то, что если он будет сотрудничать со следствием, то ему, так сказать…

С. Бунтман ― Ну, я думаю, ему на это и намекали.

А. Кузнецов ― Конечно. Разумеется. Конечно, его ломали. Его допрос продолжался там… так сказать, ему в общей сложности там больше суток не давали спать вот в первое время. Все это понятно. Но на контрасте с другими участниками вот этого дела, многие из которых тоже были людьми, в общем, молодыми, он выглядит, конечно, таким вот сломавшимся. Не он первый, не он последний. Все понятно. Ну, и не нам его судить. Но, тем не менее, действительно он очень подробно все, что знал, изложил в первые дни предварительного следствия. Благодаря ему вышли на явочную квартиру, ну, практически супруги Саблин и Гельфман. Значит, пришли брать. Саблин сумел застрелиться. Беременную Гельфман арестовали, оставили засаду на квартире. Это все 2 марта. 3 марта в эту засад попадает Михайлов, который был одним из метальщиков резервных вот на Екатерининском канале, но об этом известно не было полиции. Вот он попался в эту засаду. И власть торопится, как можно быстрее организовать процесс, поэтому на предварительное следствие все время давят быстрее, быстрее, быстрее. Но уже предварительное следствие уже, так сказать, готово передать материалы в суд, но 10 марта берут Перовскую. Опять начинаются, так сказать, новые допросы, новые материалы. Опять уже предварительное следствие уже готово передать материалы, 17-го берут Кибальчича. Опять начинаются… То есть предварительное следствие 3 раза… 2 раза возобновляется, 3 раза начинается. После этого собственно, тем не менее, в достаточно сжатые сроки оно закончено. И 26 марта начинается собственно суд. Судит специальное судебное присутствие правительствующего Сената. Вообще Сенат уже давно в XIX веке стал высшим судебным органом, ну, после императора, разумеется. Российской империи. Но он дела по 1-й инстанции рассматривает крайне редко. Сенат – это в 1-ю очередь…

С. Бунтман ― Ну, а здесь такое из ряда вон выходящее.

А. Кузнецов ― Конечно, конечно. Нет, ну, в свое время можно вспомнить там одно из первых дел, которое Сенат рассматривал по 1-й инстанции, было дело царевича Алексея в начале XVIII века. Вот. А здесь, конечно, это особое дело. Но вообще вот это особое присутствие было создано из-за того, что еще в 70-е годы власть, в частности сам Александр II были недовольны тем, как рассматриваются обычными судами дела, связанные с революционной деятельностью. Здесь, конечно, очень недовольны были и делом Засулич и тем, как дело Нечаева было рассмотрено и так далее. Вот создано было это особое присутствие для рассмотрения именно таких дел. Первоприсутствующим… Да, оно состояло из 9 человек. Значит, 6 сенаторов: председатель, 5 членов. И по одному представителю от сословий: представитель от дворянства, московской городской… Извините. Петербургской городской глава и представитель… Не помню, от какого еще сословия. Не от духовного. Сейчас вылетело из головы. Вот 9 человек. Значит, первоприсутствовавшим был Эдуард Яковлевич Фукс. Это такой абсолютно законченный потомственный юрист. Его отец был юристом. Он юрист. Его два брата были достаточно известными юристами. Он всю жизнь служил по судебному ведомству. И это человек, который, безусловно, задавал тон процессу, который определял его формат. И надо сказать, что он весьма корректно вел этот процесс. Вот он не уподоблялся прокурору там, не раздражался какими-то там патриотическими, обвинительными филиппиками. Я хочу процитировать довольно такой большой кусочек. Когда Желябов, который постоянно действительно старался вот использовать этот суд как трибуну для изложения партийных взглядов, вот что в один из таких моментов Фукс ему отвечает: «Вот тут-то вы и вступаете на ошибочный путь, на что я вам указывал. Вы имеете право объяснить свое участие в злодеянии 1 марта, а вы стремитесь к тому, чтобы войти в объяснения отношения к этому злодеянию партии. Не забудьте, что вы, собственно, не представляете для особого присутствия лицо, уполномоченное говорить за партию, и эта партия для особого присутствия, при обсуждении вопроса о вашей виновности, представляется несуществующею. Я должен ограничить вашу защиту теми пределами, которые указаны для этого в законе, то есть пределами фактического и вашего нравственного участия в данном событии, и только вашего. В виду того, однако, что прокурорская власть обрисовала партию, вы имеете право объяснить суду, что ваше отношение к известным вопросам было иное, чем указанное обвинением отношение партии», - то есть он действует не просто, так сказать, соблюдая букву закона, которая…

С. Бунтман ― Ну, это правильно. Это да.

А. Кузнецов ― … конечно, против, разумеется, убийц императора. Но он старается соблюдать вот справедливость. Раз уж прокурор связал…

С. Бунтман ― Ну, да, раз уж прокурор… Значит, организация упомянута. Организация может определять, какие мотивы поступков…

А. Кузнецов ― Конечно.

С. Бунтман ― … его.

А. Кузнецов ― Обвинение ввело эту организацию как бы вот в процесс, ну, значит, защита…

С. Бунтман ― Значит, она… обвинение посчитало эту организацию существенной для понимания преступления.

А. Кузнецов ― Да. То есть это человек, который действительно старался сделать так… Я абсолютно убежден, что он не испытывал ни малейшей симпатии к этим людям. Но это был один из тех юристов, которые считают, что закон всегда должен быть законом, чтобы потомки потом не имели, так сказать, оснований сказать, что это был неправый суд, что этот суд был практически расправой.

С. Бунтман ― На самом деле это достижение собственно реформы убитого Александра II.

А. Кузнецов ― Несомненно. Я считаю, что этот процесс один из маленьких ему таких памятников. Да? То, что это действительно была не расправа вот такая обычная для, к сожалению, для России. А это действительно был суд. И я думаю, что в любой другой стране в ту эпоху в той ситуации такой суд мог бы быть признан…

С. Бунтман ― В чем здесь различие, например, от грандиозного процесса декабристов, который совершенно по другим велся правилам.

А. Кузнецов ― Конечно.

С. Бунтман ― Но здесь был факт преступления, не просто умысел, не беспорядки, не восстание даже, не какие-то там с югом были…

А. Кузнецов ― Ну…

С. Бунтман ― … факт восстания.

А. Кузнецов ― Да, конечно.

С. Бунтман ― Здесь был факт убийства, убийства высшего… Можно считать там помазанником Божьим, кем угодно. Убийство высшего государственного лица. Высочайшего государственного лица. То есть здесь был факт непреложный. И участие этих людей ими даже не отрицалось.

А. Кузнецов ― И сразу скажем, вот тут есть, так сказать, один из вопросов от Виталия Авилова: «Подвергались ли репрессиям семьи, родственники террористов?» Нет.

С. Бунтман ― Нет.

А. Кузнецов ― Не подвергались. Не подвергались. И более того я хочу здесь привести хорошо и широко известный анекдот, но анекдот в старом смысле слова. То есть…

С. Бунтман ― Рассказ исторический.

А. Кузнецов ― … рассказ исторический, – да, – кое в чем забавный. Когда Александр Ульянов был осужден за участие в подготовке цареубийства, а его брат Владимир как раз, так сказать, готовился заканчивать гимназию, то на педагогическом совете естественным образом возник вопрос, можно ли давать Владимиру Ульянову золотую медаль, для чего были все формальные основания. И некоторые педагоги говорили о том, что, ну, как же можно ставить отлично по поведению…

С. Бунтман ― Брату цареубийцы.

А. Кузнецов ― … брату цареубийцы. И вот тогда директор гимназии сказал, что если мы не дадим золотую медаль Ульянову, то кому же мы тогда можем ее дать. И фамилия директора гимназии была Керенский. Это отец Александра Федоровича.

С. Бунтман ― Отец.

А. Кузнецов ― Да? Вот такие вот бывают странные сближения, как говорил, так сказать, по такому поводу поэт. Вот Максим спрашивает: «Почему не организовали суд аналогичный суду над декабристами?» Ну, в известном смысле это и был суд аналогичный суду над декабристами.

С. Бунтман ― Да. Но тогда существовали другие правила, другие законы еще. В 26-м году это было совершенно… Там был следственный комитет, был учрежден. По-другому велись допросы. Были допросные листы, были так, как это велось, было принято в то время. И в александровскую и, скажем, и более раннюю эпоху.

А. Кузнецов ― И немножко другие задачи ставились перед следствием, перед судом. И вообще между этими двумя событиями вроде всего полвека, кажется немного, но между этими событиями пролегли великие реформы. Совершенно другая страна.

С. Бунтман ― Да, другая страна и плюс еще к тому здесь есть… Дело не в выявлении широкой организации, заговора и так далее. Не только в этом. Но здесь судят, давайте вспомним, здесь судят за конкретное преступление конкретных участников разной степени.

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― Вот мы вернемся через 5 минут, вернемся к процессу над убийцами Александра II.

С. Бунтман ― Процесс над народовольцами, убийцами Александра II мы сегодня разбираем. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман. Продолжаем. Вопросы у вас есть. Ну, здесь вопрос замечательный. Ира говорит: «Это тот Кибальчич, который Циолковский?»

А. Кузнецов ― Ну, я, кажется, понял, в чем вопрос. Да. Это тот Кибальчич, который Циолковский. Действительно Николай Кибальчич был, видимо, незаурядно одаренным инженером, физиком, пиротехником. И он последние дни своей жизни, в том числе и во время процесса, он спешно заканчивал свой труд, понимая, что, так сказать, его надо спешно заканчивать о летательном аппарате на реактивной тяге. Этот труд не был опубликован по политическим соображениям. А вполне возможно он будет опубликован только уже после, так сказать, падения самодержавия и как, насколько я понимаю, в общем, как принципиальная некая идея он вполне мог бы быть в свое время положен в…

С. Бунтман ― И официально он всегда в нашем пантеоне освоения космоса, он считался одним из провозвестников космонавтики.

А. Кузнецов ― Но тут тоже могут быть политические и идеологические соображения. Конечно, интересно было бы послушать как бы независимого эксперта по истории науки, который сказал бы, так сказать, не опираясь на фигуру Кибальчича как злодея или наоборот как героя, вот именно с технической точки зрения…

С. Бунтман ― Но я жил рядом с улицей Кибальчича. Это к вопросу о Войкове и всяких… и цареубийцах, и его парках. Как было чудесно сказано. Да, вот улица Кибальчича у нас там рядом была.

А. Кузнецов ― Вот, кстати, был вопрос…

С. Бунтман ― Про памятники.

А. Кузнецов ― Да, почему в Советском Союзе не было памятников…

С. Бунтман ― Улицы были.

А. Кузнецов ― Улицы, конечно.

С. Бунтман ― Желябова была…

А. Кузнецов ― Желябова и Перовской.

С. Бунтман ― … в Петербурге.

А. Кузнецов ― И Перовской.

С. Бунтман ― Да, да.

А. Кузнецов ― Но есть замечательная песня Александра Моисеевича Городницкого, вот собственно посвященная казни Желябова и Перовской. Да? И…

С. Бунтман ― И Халтурин был, фраза миллионная была…

А. Кузнецов ― Да, Халтурин. Да, конечно. Она заканчивается словами «Дыхание ветра слабого над надписью неброской на улице Желябова, на улице Перовской». Да, были, конечно. И мне кажется, что суда, корабли назывались именами. Так что нет, память, безусловно, была, хотя, безусловно, приоритет был у других фигур. Ну, вот почему, мне трудно судить. Наверное, потому, что все-таки хотя народники – это 2-й этап, так сказать, освободительного движения в России, но этот же 2-й этап даст росток в ХХ век в виде партии эсеров, а с ними у большевиков будут очень…

С. Бунтман ― Ну, да…

А. Кузнецов ― … сложные отношения.

С. Бунтман ― Большевики долго там на счет террора… Кстати говоря, там на счет террора прежде, чем мы перейдем к финалу процесса, одно из самых тоже запрещенное в Советском Союзе совершенно было тогда исследование террора и терроризма личного, революционного и государственного, а революционный становился государственным как наш, как французский и так далее.

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― Главное различие – это Альбер Камю. «Бунтующий человек» - знаменитое его эссе, которое мы читали тогда, потрясающая совершенно вещь. И он говорил, что это осознание индивидуального террора и то, что ты практически наверняка погибнешь вместе со своей собственной жертвой, – это не оправдание террора, это его характеристика. То, что даже террор такой, то государственный террор гаже, потому что человек, который занимается государственным или группа людей занимается государственным, они себя считают судьями, и они себя считают застрахованными, от какой бы то ни было…

А. Кузнецов ― Ну, вот собственно об этом говорила на процессе Софья Львовна Перовская. Я хочу ее процитировать. Она объясняет суду, почему движение народников, начавшееся в 1-ю очередь как именно хождение в народ, затем часть…

С. Бунтман ― Просветительство.

А. Кузнецов ― Да, одно из его ответвлений приобрело вот такой террористический оттенок. Вот что говорит Перовская на процессе: «Стремясь к поднятию экономического благосостояния народа и уровня его нравственного и умственного развития, мы видели первый шаг к этому в пробуждении в среде народа общественной жизни и сознания своих гражданских прав. Ради этого мы стали селиться в народе для пропаганды, для пробуждения его умственного сознания. На это правительство ответило страшными репрессиями и рядом мер, делавших почти невозможной деятельность в народе. Таким образом, правительство само заставило партию обратить преимущественное внимание на наши политические формы как на главное препятствие народного развития». Перовская, конечно, лукавит. То есть я не знаю, может быть, она искренне верит в то, что она говорит. Тут я не могу судить. Но сейчас через полтора столетия, мы прекрасно понимаем, что во многом другие причины будут того, что часть народников уйдет в террор. Это и нетерпение… Кстати, замечательная книга Юрия Трифонова…

С. Бунтман ― Прекрасная книга. Да.

А. Кузнецов ― Все это там прекрасно описано там.

С. Бунтман ― Об Андрее Желябове и о других.

А. Кузнецов ― Вот. Это их молодость и их неготовность всю свою жизнь положить вот на эту тяжелую кропотливую ежедневную работу. И то, что народ их пропаганду, вот те самые крестьяне, чаще не принимал. И собственно во многих случаях в полицию обращались именно вот эти пропагандируемые крестьяне. Много было разных причин. Но, тем не менее, конечно, собственно вот эта ситуация во многом, наверное, определила. И, кстати говоря, защитник Перовской… Вот возвращаясь к вопросу о процессуальных нормах, у всех шести, ну, у пяти подсудимых были защитники. Желябов просто отказался и сказал, что он будет защищать себя сам. Видимо, ему было жалко, так сказать, передавать часть функций адвокату. Он уже, безусловно, на жизни своей крест поставил. Он занимался пропагандой партийной линии.

С. Бунтман ― Ну, да. Зачем отдавать кому-то возможность…

А. Кузнецов ― Конечно.

С. Бунтман ― … сказать, когда можно больше гораздо сказать. Да.

А. Кузнецов ― Конечно. А вот Евгений Кедрин, опытный адвокат, который защищал Перовскую… Вообще надо сказать, что защищали адвокаты очень опытные. Ну, Рысакова защищал вообще человек, можно сказать, человек-легенда в общественной жизни России XIX века, знаменитый Алексей Михайлович Унковский. Человек, сыгравший огромную роль в подготовке вот проекта крестьянской реформы, человек, который там сам подвергался, правда, мягким, но, тем не менее, преследованиям со стороны властей за его такую демократическую позицию весьма как главы тверского дворянского собрания, которое представило очень такой, ну, радикальный, можно сказать, проект освобождения крестьян. Так вот Унковский, присяжный поверенный, знаменитый как юрист тоже. У него большое количество было выигранных, успешных дел. Его собственно в свое время даже отстраняли от этого, потому что когда он брался защищать крестьян в их спорах с помещиками, он практически всегда их дела выигрывал. Да? Вот он был защитников Рысакова. Тут линия защиты была понятна. Молодой человек, несовершеннолетний. Раскаялся, сотрудничал со следствием. Его увлекли. Вот тут все ясно. Да? Гораздо сложнее было, конечно, защитникам других обвиняемых. Но их защищали, например, опытный адвокат, очень известный Константин Хартулари. Это поверьте мне, это достаточно крупная величина. Это один из первых вообще российских адвокатов. Август Антонович Герке, защитник Гельфман, регулярно принимал участие в качестве адвоката вот именно в процессах, так сказать, политических так же, как и Владимир Николаевич Герард, который защищал Кибальчича. Так вот Кедрин, защитник Перовской объясняет, так сказать, ее приход в террор тоже похожим образом. Вот он говорит о том, что они пытались просвещать народ, им не давали, их вынудили уйти в подполье, туда загнали. Цитата: «Такое состояние неотразимо действует на нравственное чувство человека и невольно возбуждает в нем инстинкты, которых следовало бы избегать. Вспомним, что между таковыми нелегальными людьми социально-революционные идеи необходимо получают громадную силу. Члены революционных кружков, сталкиваясь только между собою, не слыша беспристрастной научной критики их идей, естественно, всё более и более проникаются ими и доходят до самых разрушительных теорий».

С. Бунтман ― Ну, это да. О чем потом веховцы будут писать…

А. Кузнецов ― Конечно. И что сегодня хорошо бы власти помнить, что чем больше загоняются особенно молодые люди в подполье…

С. Бунтман ― Да. Это почти неизбежное следствие.

А. Кузнецов ― Конечно. И практически неизбежно дальше будут…

С. Бунтман ― Когда не только отдушина… Когда вот именно реформы, кстати, Александра II, они обнаружили тот зазор очень болезненный, который нельзя было… не успели, не смогли и не очень-то хотели, и не очень представляли себе этот зазор между открывшимися возможностями внутренними принимать участие в общественной жизни России тогда и очень узенькими каналами, которые постоянно перекрывались для этого участия. И вот в этом недоделанность реформ. Не в том, что они были не очень радикальными, а в том, что они сами по себе они входили в противоречие с традицией, с обычаями, с общественными структурами, которые не давали возможности выразить себя и как-то применить себя.

А. Кузнецов ― Это правда…

С. Бунтман ― Поэтому гораздо больше радикалов.

А. Кузнецов ― На самом деле любая разумная власть должна думать в 1-ю очередь о том, как вот эту молодую и, извините меня, не очень умную… очень часто не очень умную энергию молодых людей канализировать в правильное созидательное русло. Да? Для них нужно создавать социальные лифты, возможности, так сказать, делать другое дело. Вот как Максим написал, что улица Перовской называется…

С. Бунтман ― Ну, это в Москве.

А. Кузнецов ― Это в Москве. Да. Кстати говоря, фамилия Перовские произошла от села Перово. Они ведь незаконнорожденные…

С. Бунтман ― Ну, да.

А. Кузнецов ― … потомки Алексея Разумовского. А в Петербурге улица Перовской, Софьи Перовской. Конечно.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Ну, в Ленинграде была улица Перовской, разумеется.

С. Бунтман ― Да, в Ленинграде. Да. А вот мост Гриневицкого, говорят, переименовали только в 2000-х годах.

А. Кузнецов ― Да, да.

С. Бунтман ― Я вообще, честно говоря… Кто-нибудь так в быту называл его мостом Гриневицкого?

А. Кузнецов ― Я не знаю. Хорошо бы кто-то из наших питерских слушателей…

С. Бунтман ― Что-то как-то я вот, знаете, я в тамошних местах как-то так произрастал, но как-то так не принято было.

А. Кузнецов ― Нет, я бывал в Петербурге, в Ленинграде только как гость этого города много раз, правда. Я не знаю, как называли мост Гриневицкого в народе.

С. Бунтман ― Так… во всяком случае, топоним не на слуху. Так. Ну, что же?

А. Кузнецов ― Ну, вот. И, собственно говоря, 3 дня продолжался процесс. Затем в ночь на 29-е судебное присутствие, ну, под утро вынесло приговор. Официально он будет объявлен 30 марта. Сутки будут даны на подачу кассационных жалоб. Никто из подсудимых кассационных жалоб не подаст. Вот не знаю, мне интересно, почему адвокаты не нашли хоть какой-нибудь зацепки. Дело ли в том, что действительно процесс был с точки зрения техники проведен достаточно образцово. Кстати, об обвинении. Я обещал дать слово, при всем отсутствии симпатии к Николаю Вариановичу Муравьеву, государственному обвинителю. Вот как он завершает свою речь на процессе, заключительную речь обвинительную: «Им не может быть места среди божьего мира. Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодости, всюду несут они свою страшную проповедь бунта и крови, отмечая убийствами свой отвратительный след. Дальше им идти некуда: 1 марта они переполнили меру злодейства. Довольно выстрадала из-за них наша родина, которую они запятнали драгоценною царскою кровью, - и в вашем лице Россия совершит над ними свой суд. Да будет же убиение величайшего из монархов последним деянием их земного преступного поприща». Ну, видите пафос такой…

С. Бунтман ― Пафос такой. И это еще признак того, что, к сожалению, именно в эту сторону пойдет Россия не в осознании как трагедии того, что случилось, как трагедии, в которой до конца виноватых и до конца правых нет. Это действительно трагедия. И…

А. Кузнецов ― Помните, как акунинский Эраст Фандорин горько скажет, по-моему, в «Статском советнике», что, так сказать, великое дело развитие России, зачастую нападают на него почти святые, а защищают зачастую почти мерзавцы.

С. Бунтман ― Да. Да, получается так. И не было осознания. Именно вот не осознание все последующее царствование как раз и характеризовало. Меры, но не осознание того, что произошло.

А. Кузнецов ― Ну, и дальше будет вынесен приговор. Все шестеро будут приговорены к смертной казни через повешение. В отношении Гельфман приговор сначала, она была беременна, приговор сначала будет отложен до рождения ребенка, затем заменен на вечную каторгу. Но Геся Гельфман, тем не менее, погибнет от заражения крови, получившегося в процессе родов притом, что не было, судя по всему, никакого намерения ее таким вот образом убить. Специально для нее в воспитательный дом, где она находилась был вызван дворцовый акушер со своими, так сказать, медсестрами. То есть, видимо, старались, так сказать, чтобы не было никаких оснований упрекнуть в том, что там ей не оказывалась должная помощь. Но, тем не менее, она погибла, а ребенок выжил. Но мы ничего о нем не знаем, потому что он был отдан в казенное учреждение на воспитание без имени. То есть вот что дальше произойдет…

С. Бунтман ― Да, и имя, наверное, другое, если он…

А. Кузнецов ― Ну, конечно. Разумеется.

С. Бунтман ― Да, ну, может быть, есть какие-то исследования на этот счет, но я их, к сожалению, не знаю.

А. Кузнецов ― Вот. А пятерых повесили 3 апреля по старому стилю, причем больше всех не повезло Тимофею Михайлову. Если в случае, когда казнили декабристов, веревка у двоих рвалась один раз. У одного Михайлова она обрывалась два раза. Его повели на 3-й раз, что вызвало ропот негодования у присутствовавших при казни, потому что существовал не закон, но традиция…

С. Бунтман ― Которая была уже нарушена в 26-м году.

А. Кузнецов ― Да, которая уже была нарушена.

С. Бунтман ― Так что был прецедент. Вот. Мы предлагаем вам теперь на следующий раз на 9 августа… На 9 августа мы предлагаем вам наоборот суд над правителями. Некоторые уже фигурировали у нас. Начинаем суд над Людовиком XVI, 1793 год. Чрезвычайно любопытное. И я помню очень хорошо, как его воспроизводили со всеми ролями в школе у Алексея Венедиктова когда-то.

А. Кузнецов ― Да, но вот дело в том, что как бы все образованные люди знают, что суд был. Но вот о подробностях суда…

С. Бунтман ― Ну, конечно.

А. Кузнецов ― … не так уж широко известно.

С. Бунтман ― … процедура и…

А. Кузнецов ― А они довольно любопытные.

С. Бунтман ― … проблема голосования и так далее.

А. Кузнецов ― Конечно.

С. Бунтман ― … процесс грандиозный над главными нацистскими военными преступниками.

А. Кузнецов ― Да, как раз 8 августа исполняется 70 лет с дня, когда был подписан устав Международного военного трибунала. Так что…

С. Бунтман ― Один из самых знаменитых рубежа наших веков суд – это суд над Аугусто Пиночетом в…

А. Кузнецов ― Суды. Там их…

С. Бунтман ― Суды, суды.

А. Кузнецов ― … будет много разных в 2-х странах по сути.

С. Бунтман ― Вот 4-й у нас Саддам Хусейн. Это уже наш век. Но Саддам Хусейн… Ну, вот я готовил вчера передачу к 1960 году. Мы бы могли его фигурантом и туда и сюда. И он один у нас избежал повешения в 60-м году при заговоре. И вот уже в нашем веке не избежал.

А. Кузнецов ― Но если выберут эту тему, я думаю, мы расскажем и о том.

С. Бунтман ― Да, конечно.

А. Кузнецов ― Начнем с пролога с того, что…

С. Бунтман ― Да. И вот любопытнейший суд над авторами одного по процентному отношению самого чудовищного геноцида в ХХ веке в одной отдельно взятой стране. Это Пол Пот и Иенг Сари, красные кхмеры, Кампучия.

А. Кузнецов ― Она же Камбоджа. Да? Но тогда она называлась Кампучия, страна.

С. Бунтман ― Да. Так что давайте…

А. Кузнецов ― Это заочные процессы…

С. Бунтман ― Я знал, что вы спросите про Марию-Антуанетту, но она все-таки консорт у нас королева. Вот она у нас обязательно будет. Я не оставляю этого дела, пока у нас не осудят Марию-Антуанетту. Если б оправдали, я был бы еще более счастлив, но, к сожалению, так. Хорошо. Давайте, друзья, мы на этом и разойдемся. Мы вас приглашаем к голосованию. Пожалуйста, голосуйте. Уже на сайте «Эха Москвы» уже есть для этого все необходимое. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман. Процессы программы «Не так».

А. Кузнецов ― Всего доброго!

С. Бунтман ― До свидания!

Александр III и его время Толмачев Евгений Петрович

7. СУД НАД ЦАРЕУБИЙЦАМИ И ИХ КАЗНЬ

7. СУД НАД ЦАРЕУБИЙЦАМИ И ИХ КАЗНЬ

26-29 марта 1881 г. состоялся суд над народовольцами - организаторами и исполнителями убийства Александра II:

А. Желябовым, С. Перовской, Т. Михайловым, Н. Кибальчичем, Г. Гельфман и Н. Рысаковым. Он стал последним крупным политическим процессом в России XIX в., на котором присутствовали корреспонденты отечественных и зарубежных газет. В зале судебного заседания находились и художники, в частности, К. Е. Маковский и А. А. Несветевич, которые оставили зарисовки участников процесса.

По оценке присутствовавших, производство суда было весьма торжественно. В определённой мере этому «способствовал висевший в зале суда портрет во весь рост покойного императора, покрытый чёрным крепом.

Председательствующим суда Особого присутствия правительствующего Сената был назначен сенатор Э. Я. Фукс, прокурорские обязанности исполнял Н. В. Муравьёв. Все подсудимые, кроме Желябова имели адвокатов.

В ходе судебного разбирательства цареубийцы не отрицали своей принадлежности к «Народной воле», были убеждены, что боролись за освобождение своего народа, пытались доказать нравственную силу своей борьбы.

В своей программной речи на суде Желябов особо отметил, что «русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами», а только после того, как было подавлено их «движение с целью мирной пропаганды социалистических идей… совершенно бескровное, отвергающее насилие».

«Весьма занимательно было выслушать этих несчастных фанатиков, - записал в дневнике Д. А. Милютин, - спокойно и почти с хвастовством рассказывавших о своих злодейских проделках, как будто о каких-нибудь подвигах и заслугах. Более всех рисовался Желябов; эта личность выдающаяся. Он прочёл нам целую лекцию об организации социалистических кружков и развил бы всю теорию социалистов, если б председатель (сенатор Фукс) дал ему волю говорить. Желябов не отпирался в своём руководящем участии в покушениях на цареубийство: и в 1879 году под Александровом, и в подкопе в Малой Садовой, и, наконец, 1 марта на Екатерининском канале. Перовская также выставляла себя с цинизмом деятельною участницей в целом ряде преступных действий; настойчивость и жестокосердие, с которыми она действовала, поражали противоположностью с её тщедушным и почти скромным видом. Хотя ей 26 лет, но она имеет вид неразвившейся ещё девочки. Затем Кибальчич говорил складно, с энергией и обрисовал свою роль в организации заговора - специалиста-техника. Он прямо объявил, что по своему характеру не считает себя способным к активной роли, ни к убийству, но, сочувствуя цели социалистов-революционеров, принял на себя изготовление составов и снарядов, нужных для приведения в исполнение их замыслов. Михайлов имел вид простого мастерового и выставлял себя борцом за освобождение рабочего люда от тяжкого гнёта капиталистов, покровительствуемых правительством. Еврейка Гельфман говорила бесцветно; она не принимала непосредственного участия в преступлении 1 марта. Наконец, Рысаков, на вид мальчишка, говорил, как школьник на экзамене. Очевидно было, что он поддался соблазну по легкомыслию и был послушным исполнителем распоряжений Желябова и Перовской. Замечательно, что все подсудимые говорили прилично и очень складно; особенно же речист и самоуверен Желябов» (187, т. 4, с. 48).

Очень близка к этой оценке запись в дневнике государственного секретаря Е. А. Перетца: «Три дня я провёл в суде над злоумышленниками первого марта, - пишет он. - Рысаков - слепое орудие. Это несчастный юноша, имевший прекрасные задатки, сбитый совершенно с толку и с прямого пути социалистами. Михайлов - дурак. Кибальчич - очень умный и талантливый, но озлобленный человек… Душа дела - Желябов и Перовская. Первый из них похож на ловкого приказчика со Щукина двора, произносящий громкие фразы и рисующийся; Перовская - блондинка небольшого роста, прилично одетая и причёсанная, должна владеть замечательною силой воли и влиянием на других. Преступление 1 марта, подготовлявшееся Желябовым, было после его арестования приведено в исполнение по её плану и благодаря замечательной её энергии» (208, с. 54).

Страстная обвинительная речь Н. В. Муравьёва, длившаяся почти пять часов, обратила на себя всеобщее внимание. Милютин назвал её «превосходной». «Муравьёв, - заметил военный министр, - весьма талантливый молодой человек, в полном смысле слова оратор» (там же, с. 49). Также высоко оценил эту речь и Перетц: «Речь прокурора Муравьёва была очень хороша, даже блестяща» (208, с. 55).

По оценке демократических изданий, его речь была «напыщенной» и «вычурной», наполненной «небылицами». Следует признать, что иным тогда не могло быть выступление прокурора по делу об убийстве признанного всеми царя-реформатора. В то же время и обвинитель, и председатель суда находились под неусыпным оком властей. «Господа сенаторы, господа сословные представители! - начал свою речь прокурор, - призванный быть на суде обвинителем величайшего из злодеяний когда-либо совершившихся на русской земле, я чувствую себя совершенно подавленным скорбным величием лежащей на мне задачи. Перед свежею, едва закрывшеюся могилою нашего возлюбленного монарха, среди всеобщего плача Отечества, потерявшего так неожиданно и так ужасно своего незабвенного Отца и Преобразователя, я боюсь не найти в своих слабых силах достаточно яркого и могучего слова, достойного того великого горя, во имя которого я являюсь теперь перед вами требовать правосудия, виновным требовать возмездия, а поруганной ими, проклинающей их России - удовлетворения!» (107а, с. 78). В своей речи Муравьёв предельно жёстко и сурово отнёсся к подсудимым: «… Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодости, всюду несут они свою страшную проповедь бунта и крови, отмечая убийствами свой отвратительный след» (там же, с 102).

Приговор был одинаков для всех - смертная казнь через повешение. Только Рысаков и Михайлов подали прошения о помиловании, которые были отклонены.

В день окончания судебного процесса профессор философии В. С. Соловьёв выступил в зале Кредитного общества с лекцией «Критика современного просвещения и кризис мирового процесса». Свою речь Соловьёв закончил призывом к царю помиловать участников убийства Александра II (см. 367, 1906, № 3). У большей части аудитории эта выходка вызвала взрыв оваций. Зато другая часть аудитории чуть было не избила философа.

Известно также, что ещё до суда, в марте, Л. Н. Толстой написал Александру III письмо, в котором, основываясь на Евангелии, просил о помиловании убийц и убеждал молодого венценосца не начинать своего царствования с дурного дела, а стараться душить зло добром и только добром. Александр III велел передать графу Льву Николаевичу Толстому, что, если б покушение было совершено на него самого, он мог бы помиловать, но убийц отца он не имеет права простить. Все злоумышленники были казнены 3 апреля 1881 г. в пятницу, в холодное, серое, сумрачное утро на Семёновском плацу Петербурга (ныне район, где расположен Театр юного зрителя и улица Брянцева). Только для Геси Гельфман, которая ждала ребёнка, казнь была отсрочена. Она умерла несколько месяцев спустя при родах в тюремной больнице.

Перед казнью цареубийцы содержались в доме предварительного заключения. Подполковник Дубисса-Крачак принял преступников из дома предварительного заключения и сопровождал их под конвоем до места казни по Литейному проспекту, улицам Шпалерной (ныне ул. Воинова), Кирочной (ныне ул. Салтыкова-Щедрина), Надеждинской (ныне ул. Маяковского) и Николаевской (ныне ул. Марата) до Семёновского плаца. В распоряжении его находились одиннадцать полицейских чиновников, несколько околоточных надзирателей, городовых и, сверх того, местная полиция 1, 2, 3 и 4-го участков Литейной части и 1 и 2-го участков Московской части. Конвой, сопровождавший преступников, состоял из двух эскадронов кавалерии и двух рот пехоты.

Поддержание порядка на Семёновском плацу, на месте казни с прилегающими к нему улицами, было поручено полковнику Есипову, в распоряжении которого находились шесть полицейских чиновников, много других лиц, а также местная полиция 3 и 4-го участков Московской части и 3-го участка Александро-Невской части. У дома предварительного заключения, по пути следования и на Семёновском плацу были, сверх того, усиленные наряды конных жандармов.

Для оказания помощи полиции по пути следования от войск было выделено более 15 подразделений: рота на Шпалерной улице, у дома предварительного заключения, рота на Литейном проспекте, со стороны арсенала, рота на углу Невского проспекта и Николаевской улицы, рота по Николаевской улице, у мясного рынка. В распоряжении полицмейстера полковника Есипова находились четыре роты и две сотни казаков на Семёновском плацу; две роты у входа с Николаевской улицы на плац; две роты у входа с Гороховой улицы (ныне ул. Дзержинского) на плац; одна рота у Царскосельской железной дороги и одна рота по Обводному каналу.

Войсками, собранными на Семёновском плацу, командовал начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал-адъютант барон Дризен.

В 7 часов 50 минут ворота, выходящие из дома предварительного заключения на Шпалерную улицу, отворились, и спустя несколько минут из них выехала первая позорная колесница, запряжённая парой лошадей. На ней с привязанными к сиденью руками помещались два преступника: Желябов и Рысаков. Они были в чёрных, солдатского сукна арестантских шинелях и таких же шапках без козырьков. На груди у каждого висела чёрная доска с белой надписью: «Цареубийца». Юный Рысаков, ученик Желябова, казался очень взволнованным и чрезвычайно бледным. Очутившись на Шпалерной улице, он окинул взором части сосредоточенных войск и массу народа и поник головою. Не бодрее казался и учитель его Желябов. Кто был на суде и видел его там бравирующим, тот, конечно, с трудом узнал бы этого вожака цареубийц - так он изменился. Впрочем, этому отчасти способствовали перемена костюма, но только отчасти. Желябов, как тут, так и во всю дорогу, не смотрел на своего соседа Рысакова, и, видимо, избегал его взглядов.

Вскоре вслед за первой выехала из ворот вторая позорная колесница с тремя преступниками: Кибальчичем, Перовской и Михайловым. Они также были одеты в чёрные арестантские одеяния. Софья Перовская помещалась в середине, между Кибальчичем и Михайловым. Все они были бледны, но особенно Михайлов. Кибальчич и Перовская казались бодрее других. На лице Перовской можно было заметить лёгкий румянец, вспыхнувший мгновенно при выезде на Шпалерную улицу. Перовская имела на голове чёрную повязку вроде капора. На груди у всех также висели доски с надписями: «Цареубийца». Как ни был бледен Михайлов, как ни казался он потерявшим присутствие духа, но при выезде на улицу он несколько раз что-то крикнул. Что именно - разобрать было довольно трудно, так как в это самое время забили барабаны. Михайлов делал подобные возгласы и по пути следования, зачастую кланяясь на ту и другую сторону собравшейся по всему пути сплошной массе народа. Следом за преступниками ехали три кареты с пятью православными священниками, облачёнными в траурные ризы, с крестами в руках. На козлах этих карет помещались церковнослужители. Эти пять православных священников для напутствования осуждённых прибыли в дом предварительного заключения ещё накануне вечером в начале восьмого часа.

Рысаков охотно принял священника, долго беседовал с ним, исповедался и приобщился св. тайн. 2 апреля Рысакова видели плачущим; прежде, он зачастую в заключении читал св. Евангелие. Михайлов также принял священника, довольно продолжительно говорил с ним, исповедался, но не причащался св. тайн. Кибальчич два раза дискутировал со священником, от исповеди и причастия отказался; в конце концов он попросил священника оставить его. Желябов и Софья Перовская категорически отказались принять духовника.

Последнюю для них ночь со 2 на 3 апреля, преступники провели врозь. Перовская легла в постель на исходе одиннадцатого часа вечера; Кибальчич несколько позже - он был занят письмом к своему брату, который в настоящее время, говорят, находится в Петербурге. Михайлов также написал письмо к своим родителям в Смоленскую губернию. Письмо это написано совершенно безграмотно и ничем не отличалось от писем русских простолюдинов к своим родным. Перовская ещё несколько дней назад отправила письмо к своей матери. Желябов написал письмо к своим родным, потом разделся и лёг спать на исходе одиннадцатого часа ночи. По некоторым признакам, Рысаков провёл ночь тревожно. Спокойнее всех казались Перовская и Кибальчич…

В 6 часов утра всех преступников, за исключением Геси Гельфман, разбудили. Им предложили чай. После чая их поодиночке приводили в управление дома предварительного заключения, где в особой комнате переодевали в казённую одежду: бельё, серые штаны, полушубки, поверх которых арестантский чёрный армяк, сапоги и фуражку с наушниками. На Перовскую надели тиковое платье с мелкими полосками, полушубок и также чёрную арестантскую шинель.

По окончании переодевания их вывели на двор, где стояли уже две позорные колесницы. Палач Фролов со своим помощником из тюремного замка усаживал их на колесницу. Руки, ноги и туловище преступника прикреплялись ремнями к сиденью. Палач Фролов ещё накануне вечером, около 10 часов, прибыл в дом предварительного заключения, где и провёл ночь. Закончив операцию усаживания преступников на колесницы, Фролов со своим помощником отправился в карете в сопровождении полицейских к месту казни, а вслед за ним две позорные колесницы выехали за ворота дома предварительного заключения на Шпалерную улицу.

Мрачный позорный кортеж следовал по вышеназванным улицам. Тяжело громыхая по мостовым, высокие колесницы своим видом производили тяжёлое впечатление. Преступники сидели саженях в двух над мостовою, тяжело покачиваясь на каждом ухабе. Позорные колесницы были окружены войсками. Улицы, по которым их везли были заполнены народом.

Отчасти этому способствовали как поздний час казни, так и тёплая весенняя погода. Уже с восьми часов утра солнце осветило своими лучами громадный Семёновский плац, ещё покрытый снегом с большими тающими местами и лужами. Несметное число зрителей обоего пола и всех сословий наполняло обширное место казни, толпясь тесною непроницаемою стеною за шпалерами войска. На месте казни господствовала зловещая тишина. Плац был местами окружён цепью казаков и кавалерии. Ближе к эшафоту были расположены в квадрате сперва конные жандармы и казаки, а рядом на расстоянии двух-трёх сажень от виселицы, пехота лейб-гвардии Измайловского полка.

В начале девятого часа приехал на плац градоначальник, генерал-майор Баранов, а вскоре после него судебные власти и лица прокуратуры: прокурор судебной палаты Плеве, исполняющей должность прокурора окружного суда Плющик-Плющевский и товарищи прокурора Постовский и Мясоедов, обер-секретарь Семякин.

Эшафот представлял собой чёрный, почти квадратный, помост двух аршин вышины, обнесённый небольшими выкрашенными чёрной краской перилами. На этот помост вели шесть ступеней. Против единственного входа, в углублении возвышались три позорных столба, с цепями на них и наручниками.

По бокам платформы возвышались два высоких столба, на которых положена была перекладина с шестью на ней железными кольцами для верёвок. На боковых столбах также были ввинчены по три железных кольца. Два боковых столба и перекладина на них изображали букву П. Это и была общая виселица для пяти цареубийц. Позади эшафота находились пять чёрных деревянных гробов, со стружками в них и парусинными саванами для приговорённых к смерти. У эшафота, ещё задолго до прибытия палача, находились четыре арестанта в нагольных тулупах - помощники Фролова.

За эшафотом стояли два арестантских фургона, в которых были привезены из тюремного замка палач и его помощники, а также две ломовые телеги для гробов.

По прибытии на плац градоначальника палач Фролов, стоя на новой деревянной некрашеной лестнице, стал прикреплять к пяти крюкам верёвки с петлями. Палач был одет в синюю поддёвку, как и два его помощника. Казнь над преступниками была совершена Фроловым с помощью четырёх солдат арестантских рот, одетых в серые арестантские фуражки и нагольные тулупы.

Небольшая платформа для лиц судебного и полицейского ведомств была расположена невдалеке от эшафота. На этой платформе находились во время совершения казни, представители высшего военного и судебного мира, а также корреспонденты Русских и иностранных газет, военный агент итальянского посольства и некоторые младшие члены посольских миссий. За платформой по левую сторону эшафота расположился кружок военных разных оружий.

Начиная с того места, где заканчивается Николаевская улица, на плацу, вплоть до самого эшафота, были расположены в две шпалеры казаки, между которыми следовали через плац к эшафоту позорные колесницы на место казни.

При появлении в 8 часов 50 минут на плаце преступников под сильным конвоем казаков и жандармов, густая толпа народу заметно заколыхалась. Послышался глухой и продолжительный гул, который прекратился лишь тогда, когда две позорные колесницы подъехали к самому эшафоту и остановились одна за другой между подмостками, где была сооружена виселица и платформа, на которой находились власти. Несколько ранее прибытия преступников, подъехали к эшафоту кареты с пятью священниками.

С прибытием колесниц власти и члены прокуратуры заняли свои места на платформе. Когда колесницы остановились, палач Фролов влез на первую колесницу, где сидели рядом связанные Желябов и Рысаков. Отвязав сперва Желябова, потом Рысакова, помощники палача ввели их под руки по ступенькам на эшафот, где поставили рядом. Тем же порядком были сняты со второй колесницы Кибальчич, Перовская и Михайлов и введены на эшафот. К трём позорным столбам были поставлены: Желябов, Перовская и Михайлов. Рысаков и Кибальчич остались стоять крайними близ перил эшафота рядом с другими цареубийцами. Осуждённые казались довольно спокойными, особенно Перовская, Кибальчич и Желябов, менее Рысаков и Михайлов, которые были смертельно бледны. Из них выделялась апатичная и безжизненная, точно окаменелая физиономия Михайлова. Невозмутимое спокойствие и душевная покорность отражалась на лице Кибальчича. Желябов казался нервным, шевелил руками и часто поворачивал голову в сторону Перовской, стоя рядом с нею, и раза два к Рысакову, находясь между первой и вторым. На спокойном, желтовато-бледном лице Перовской блуждал лёгкий румянец, когда она подъехала к эшафоту; глаза её блуждали, лихорадочно скользили по толпе и тогда, когда она, не шевеля ни одним мускулом лица, пристально глядела на платформу, стоя у позорного столба. Когда Рысакова подвели ближе к эшафоту, он обернулся лицом к виселице и сделал неприятную гримасу, которая искривила на мгновение его широкий рот. Светло-рыжие, длинные волосы парня развивались по его широкому полному лицу, выбиваясь из-под плоской чёрной арестантской шапки. Все преступники были одеты в длинные чёрные халаты. Во время восхождения на эшафот террористов, толпа безмолвствовала, ожидая с напряжением совершения казни.

Как только преступники были привязаны к позорным столбам, раздалась военная команда «На караул!», после чего градоначальник известил прокурора судебной палаты г. Плеве, что всё готово к совершению последнего акта земного правосудия.

Палач и его два помощника остались на эшафоте, стоя у перил, пока обер-секретарь Попов читал приговор. Чтение краткого приговора продолжалось несколько минут. Все присутствующие обнажили головы. По прочтении приговора забили мелкою дробью барабаны; барабанщики разместились в две линии перед эшафотом лицом к осуждённым, образовав живую стену между эшафотом и платформою, на которой стоял прокурор, градоначальник и другие должностные лица. Во время чтения приговора, взоры всех преступников были обращены на г. Попова, ясно прочитавшего приговор. Лёгкая улыбка отразилась на лице Желябова, когда по окончании чтения приговора палач подошёл к Кибальчичу, давая дорогу священникам, которые в полном облачении, с крестами в руках, взошли на эшафот. Осуждённые почти одновременно подошли к священникам и поцеловали крест, после чего они были отведены палачами каждый к своей верёвке. Священники, осенив осуждённых крёстным знамением, сошли с эшафота. Когда один из священников дал Желябову поцеловать крест и осенил его крестным знамением, тот что-то шепнул священнику, поцеловал горячо крест, тряхнул головой и улыбнулся.

Наигранная бодрость не покидала Желябова, Перовскую, а особенно Кибальчича до минуты надевания белого савана с башлыком. До этой процедуры Желябов и Михайлов, приблизившись на шаг к Перовской, поцелуем простились с нею. Рысаков стоял неподвижно и смотрел на Желябова всё время, пока палач надевал на сотоварищей ужасного преступления роковой длинный саван висельников.

Палач Фролов, сняв поддёвку и оставшись в красной рубашке, начал с Кибальчича. Надев на него саван и наложив вокруг шеи петлю, он притянул её крепко верёвкою, завязав конец её на правом столбе виселицы. Потом он приступил к Михайлову, Перовской и Желябову. Желябов и Перовская, стоя в саване, потряхивали неоднократно головами. Последний по очереди был Рысаков, который, увидав других облачёнными в саваны и готовыми к казни, заметно пошатнулся; у него подкосились колени, когда палач быстрым движением накинул на него саван и башлык. Во время этой процедуры барабаны, не переставая, били мелкую, но громкую дробь. В 9 часов 20 минут палач Фролов, окончив все приготовления к казни, подошёл к Кибальчичу и подвёл его на высокую чёрную скамью, помогая войти на две ступеньки. Палач отдёрнул скамейку и преступник повис в воздухе. Смерть постигла Кибальчича мгновенно; по крайней мере, его тело, сделав несколько слабых кружков в воздухе, вскоре повисло без всяких движений и конвульсий.

Осуждённые, стоя в один ряд в белых саванах производили тяжёлое впечатление. Выше всех ростом оказался Михайлов.

После казни Кибальчича, вторым был казнён Михайлов. С ним дело обстояло сложнее. Он был повешен как бы четыре раза. Первый раз верёвка его оборвалась и он упал на ноги. Второй раз верёвка отвязалась и он упал плашмя. В третий раз верёвка растянулась. В четвёртый раз его пришлось приподнять, чтобы скорее наступила смерть, так как слабо была завязана верёвка.

За ним следовала Перовская, которая, сильно упав на воздухе со скамьи, вскоре повисла без движения, как и трупы Михайлова и Кибальчича.

Четвёртым был казнён Желябов, последним Рысаков. Этим двум пришлось промучиться больше. Фролов обоим надел петли слишком высоко, близко к подбородку, что и задержало наступление агонии. Пришлось их вторично спустить, повернуть узлы прямо к спинной кости и завязать их крепче. Причём Рысаков, будучи сталкиваем палачом со скамьи, несколько минут старался ногами придержаться к скамье. Помощники палача, видя отчаянные движения Рысакова, быстро стали отдёргивать из-под его ног скамью, а палач Фролов дал телу преступника сильный толчок вперёд. Тело Рысакова, сделав несколько медленных оборотов, повисло также спокойно рядом с трупом Желябова и другими казнёнными.

Казнь окончилась в 9 часов 30 минут. Фролов и его помощники сошли с эшафота и стали налево, у лестницы. Барабаны перестали бить. Начался шумный говор толпы. К эшафоту подъехали сзади две ломовые телеги, покрытые брезентами. Трупы казнённых висели не более 20 минут. Затем на эшафот были внесены пять чёрных гробов, которые помощники палача подставили под каждый труп. Гробы были в изголовьях наполнены стружками. На эшафот вошёл потом военный врач, который в присутствии двух членов прокуратуры освидетельствовал снятые и положенные в гроб трупы казнённых. Первым был снят с виселицы и положен в гроб Кибальчич, а затем другие казнённые. По освидетельствовании трупов, гробы немедленно накрыли крышками и заколотили. Затем они были помещены на ломовые телеги с ящиками и отвезены под сильным конвоем на станцию железной дороги для предания тел казнённых земле на Преображенском кладбище.

Вся процедура окончилась в 9 часов 58 минут. В 10 часов градоначальник дал приказ к разбору эшафота, что в было немедленно исполнено тут же находившимися плотниками, после того как палач Фролов, или, как он себя сам называет, «заплечных дел мастер», так и его помощники были отвезены в арестантских «хозяйственных фургонах тюремного ведомства» в литовский замок.

В начале одиннадцатого часа войска отправились в казармы; толпа начала расходиться. Конные жандармы и казаки, образовав летучую цепь, окружили местность, где стоял эшафот, не допуская к нему подходить черни и безбилетной публики. Более привилегированные зрители этой казни толпились около эшафота, желая удовлетворить своему суеверию - добыть кусок верёвки, на которой были повешены преступники.

Александра Викторовна Богданович отметила в своём дневнике в день казни: «У нас было много народу, каждый приходил с разными подробностями. Только один человек сказал, что видел людей, им (террористам. - Е. Т. ) выражавших сочувствие, - все в один голос говорят, что толпа жаждала их казни» (73, с. 55).

Из книги Джон Браун автора Кальма Анна Иосифовна

35. Казнь Прижавшись к решеткам камер, пять заключенных слушали шаги своего капитана. Около каждой из дверей шаги на секунду замедлялись, и ясный голос говорил:- До свиданья, друзья…Они все верили, что встретятся после смерти там, где не будет ни рабства, ни злобы, ни

Из книги Самодержец пустыни [Издание 1993 г.] автора Юзефович Леонид

Суд и казнь Советские газеты в это время об Унгерне вспоминают часто, но, в традициях новой прессы, информацию дают минимальную. В обычном, пока ещё неказённом, а надрывно-пародийном стиле тех лет сообщается, что «железная метла пролетарской революции поймала в свои

Из книги Самодержец пустыни [Издание 2010 г.] автора Юзефович Леонид

Суд и казнь 1Советские газеты в это время об Унгерне вспоминают часто, но, в традициях новой прессы, информацию дают минимальную. В обычном, пока еще не казенном, а надрывно-пародийном стиле тех лет сообщается, что «железная метла пролетарской революции поймала в свои

Из книги Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах автора Баганова Мария

Последствия убийства Марата - усиление террора. Казнь королевы. Казнь госпожи Дюбарри. Казнь мадам Ролан. Казнь Олимпии де Гуж Это убийство и процесс Шарлотты Корде дали Робеспьеру основания еще более усилить репрессии и уничтожить всех своих политических конкурентов.

Из книги Забытая Беларусь автора Деружинский Вадим Владимирович

автора

11. Казнь Октавии - это казнь Есфири Известна также как казнь Марии Стюарт Библия умалчивает о дальнейших событиях, ничего не говорит о судьбе Есфири. Но как мы выяснили ранее, финал Есфири и некоторых ее сторонников отразился в виде истории Марии Стюарт. Ее схватили,

Из книги Раскол Империи: от Грозного-Нерона до Михаила Романова-Домициана. [Знаменитые «античные» труды Светония, Тацита и Флавия, оказывается, описывают Велик автора Носовский Глеб Владимирович

6.5. Казнь Марии Стюарт и казнь Мессалины - это казнь Елены Волошанки, то есть Есфири Мессалина казнена римским трибуном в Лукулловых садах. Палач нанес ей удар мечом.Марии Стюарт отрубили голову. «Казнь состоялась 8 февраля 1587 года в замке Фотерингей. По описаниям

Из книги Василий Шуйский автора Козляков Вячеслав Николаевич

Первая казнь Жертвой великокняжеского гнева прежде других стал князь Андрей Михайлович Шуйский. Именно по отношению к нему впервые был исполнен смертный приговор, вынесенный 13-летним Иваном Грозным. Трудно спорить с тем, что дед героя настоящей книги - будущего боярина

Из книги Предания русского народа автора Кузнецов И. Н.

Казнь колокола Услышал Грозный царь, во своем царении в Москве, что в Великом Новгороде бунт. И поехал он с каменной Москвы великой и ехал путем-дорогой все больше верхом. Говорится скоро, деется тихо. Въехал он на Волховский мост; ударили в колокол у святой Софии - и пал

Из книги Нацизм. От триумфа до эшафота автора Бачо Янош

Казнь Самоубийство Геринга вызывает переполох среди тюремных властей и органов безопасности и, по-видимому, приводит их в замешательство, но в конечном счете оно ничего не меняет в планах казни приговоренных к смерти. В час ночи 16 октября 1946 г. в замке камеры Риббентропа

Из книги Охота на императора автора Баландин Рудольф Константинович

КАЗНЬ Из официального отчета о совершении смертной казни:«В пятницу, 3 апреля, в 9 часов утра, на Семеновском плацу согласно произведенному заранее официальному заявлению, была совершена казнь пяти цареубийц: Андрея Желябова, Софьи Перовской, Николая Кибальчича, Николая

Из книги Легенды и загадки земли Новгородской автора Смирнов Виктор Григорьевич

Казнь колокола Услышал Грозный царь во своем царении в Москве, что в Великом Новгороде бунт. И поехал он с каменной Москвы великой и ехал путем-дорогой все больше верхом. Говорится скоро, деется тихо. Въехал он на Волховской мост. Ударили в колокол у святой Софии - и пал

Из книги Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого автора Фавье Жан

Из книги Самый громкий процесс нашей эры. Приговор, который изменил мир автора Лукацкий Сергей

Из книги Бунт Стеньки Разина автора Валишевский Казимир

Казнь Из Симбирска Стенька Разин бежал в Самару, оправдывая свое поражение бездействием пушек, направленных против него самого, - подобно тому, как это случилось прежде в Царицыне. Но хитрость эта подорвала легенду, которая создал все его успехи. Значит, он не колдун,

Из книги Царский Рим в междуречье Оки и Волги. автора Носовский Глеб Владимирович

17. Казнь Сервия Туллия и казнь Андроника-Христа 17.1. Попытка бегства Сервия Туллия Его настигают и убивают Тит Ливий сообщает: «Тут Тарквиний… решается на крайнее. Будучи и много моложе, и много сильнее, он схватывает Сервия в охапку, выносит из курии и сбрасывает с

В 70-е годы окончательно оформляется идеология народнического движения. Рассматривая крестьянскую общину как ячейку будущего социалистического строя, представители этого движения расходились в путях его построения. Русская радикальная интеллигенция 70-х годов XIX века разделилась по направлениям своих взглядов на три направления: 1) анархистское, 2) пропагандистское, 3) заговорщическое.

Ярким выразителем анархизма был М.А. Бакунин, изложивший его основные принципы в работе «Государственность и анархия». Он считал, что любая, пусть даже самая демократическая, государственная власть есть зло. Он полагал, что государство - это лишь временная историческая форма объединения. Его идеалом было общество, основанное на началах самоуправления и свободной федерации сельских общин и производственных ассоциаций на основе коллективной собственности на орудия труда. Поэтому Бакунин резко выступал против идей завоевания политических свобод, полагая, что надо бороться за социальное равенство людей. Революционер же, по его мнению, должен был сыграть роль искры, которая разожжет пламя народного восстания.

Идеологом пропагандистского направления был П.Л. Лавров. Он разделял тезис Бакунина, что революция вспыхнет именно в деревне. Однако готовность к ней крестьянства он отрицал. Поэтому он говорил, что задача революционера вести планомерную пропагандистскую работу среди народа. Лавров также говорил и о том, что к революции не готова и интеллигенция, которая сама должна пройти необходимую подготовку, прежде чем начать пропаганду социалистических идей среди крестьянства. Обоснованию этих идей была посвящена его знаменитая книга «Исторические письма», ставшая очень популярной у молодежи того времени. В начале 70-х годов Москве и Петербурге стали возникать кружки, носившие пропагандистско-просветительский характер. Среди них выделялись «кружок чайковцев», основанный студентом петербургского университета Николаем Чайковским, «Большое общество пропаганды», основанное Марком Натансоном и Софьей Перовской, кружок студента-технолога Александра Долгушина.

ХОЖДЕНИЕ В НАРОД

В 1873-1874 годах XIX века под влиянием идей Лаврова возникло массовое «хождение в народ». Сотни юношей и девушек пошли в деревню в качестве учителей, врачей, чернорабочих и т.п. Их целью было жить среди народа и пропагандировать свои идеалы. Одни шли поднимать народ на бунт, другие мирно пропагандировали социалистические идеалы. Однако крестьянин оказался невосприимчив к этой пропаганде, а появление в деревнях странных молодых людей вызвало подозрение местных властей. Вскоре начались массовые аресты пропагандистов. В 1877 и 1878 гг. над ними состоялись громкие судебные процессы - «Процесс 50-ти» (1877) и «Процесс 193-х» (1877-1878). Причем в результате судебных разбирательств многие обвиняемые были оправданы, в том числе будущие цареубийцы Андрей Желябов и Софья Перовская.

ЗАГОВОРЩИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

Идеологом заговорщического направления был П.Н. Ткачев. Он полагал, что революция в России может осуществиться только путем заговора, т.е. захвата власти небольшой группой революционеров. Ткачев писал о том, что самодержавие в России не имеет социальной опоры в народных массах, является «колоссом на глиняных ногах» и поэтому легко может быть свергнуто путем заговора и тактики террора. «Не готовить революцию, а делать ее» - таков был его основной тезис. Для осуществления этих целей необходима сплоченная и хорошо законспирированная организация. Эти идеи впоследствии нашли свое воплощение в деятельности «Народной воли»

«ЗЕМЛЯ И ВОЛЯ». «НАРОДНАЯ ВОЛЯ».

Неудачи пропагандистской кампании народников в 1870-х гг. вновь заставили революционеров обратиться к радикальным средствам борьбы- создать централизованную организацию и разработать программу действий. Такая организация, получившая название «Земля и воля», была создана в 1876 году. Ее учредителями были Г.В. Плеханов, Марк и Ольга Натансоны, О. Аптекман. Вскоре в нее вступили Вера Фигнер, Софья Перовская, Лев Тихомиров, Сергей Кравчинский (известный как писатель Степняк-Кравчинский). Новая организация заявила о себе политической демонстрацией 6 декабря 1876 года в Петербурге, на площади у Казанского собора, где Плеханов произнес страстную речь о необходимости борьбы с деспотизмом.

В отличие от прежних народнических кружков, это была четко организованная и хорошо законспирированная организация, руководил которой «Центр», составлявший ее ядро. Все остальные члены были разбиты на группы из пяти человек по характеру деятельности, причем каждый состоявший в пятерке знал только ее членов. Так, наиболее многочисленными были группы «деревенщиков», которые вели работу в деревне. Организация издавала и нелегальные газеты - «Земля и воля» и «Листок «Земли и воли».

Программа «Земли и воли» предусматривала передачу всей земли крестьянам на правах общинного пользования, свободу слова, печати, собраний и создания производственных земледельческих и промышленных коммун. Главным тактическим средством борьбы была избрана пропаганда среди крестьянства и рабочих. Однако вскоре среди руководящего звена «Земли и воли» возникли разногласия по тактическим вопросам. В руководстве организации выдвинулась значительная группа сторонников признания террора как средства политической борьбы.

Ключевым моментом в истории российского терроризма стало покушение на петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова, совершенное 24 января 1878 года Верой Засулич. Однако суд присяжных оправдал революционерку, которая была немедленно освобождена из-под стражи. Оправдательный приговор вселил в революционеров надежду на то, что они могут рассчитывать на сочувствие общества.

Террористические акты стали следовать один за другим. 4 августа 1878 года средь бела дня на Михайловской площади в Петербурге С. Кравчинским был заколот кинжалом шеф жандармов генерал-адъютант Н. Мезенцов. Наконец, 2 апреля 1879 года «землеволец» А. Соловьев стрелял в царя на Дворцовой площади, однако ни один из его пяти выстрелов не достиг цели. Террорист был схвачен и вскоре повешен. После этого покушения Россия по распоряжению царя была разделена на шесть генерал-губернаторств с предоставлением генерал-губернаторам чрезвычайных прав вплоть до утверждения смертных приговоров.

Раскол внутри «Земли и воли» усиливался. Многие ее члены решительно выступали против террора, полагая, что он приведет к усилению репрессий и погубит дело пропаганды. В итоге было найдено компромиссное решение: организация не поддерживает террориста, но отдельные ее члены могут оказывать ему содействие как частные лица. Расхождения в подходах к тактическим средствам борьбы вызвали необходимость созыва съезда, который состоялся 18-24 июня 1879 года в г. Воронеже. Спорящие стороны поняли несовместимость своих взглядов и договорились о разделе организации на «Черный передел» во главе с Г. Плехановым, стоявший на прежних позициях пропаганды, и «Народную волю» во главе с исполнительным комитетом, поставившую своей целью захват власти террористическим путем. В эту организацию вошло большинство членов «Земли и воли», а среди ее руководителей выделились А. Михайлов, А. Желябов, В. Фигнер, М. Фроленко, Н. Морозов, С. Перовская, С.Н. Халтурин.

Главным делом руководства партии стало убийство Александра II, которому был вынесен смертный приговор. На царя началась настоящая охота. 19 ноября 1879 года прогремел взрыв царского поезда под Москвой при возвращении императора из Крыма. 5 февраля 1880 года произошло новое дерзкое покушение - взрыв в Зимнем дворце, осуществленный С. Халтуриным. Ему удалось устроиться на работу во дворец столяром и поселиться в одном из подвальных помещений, расположенном под царской столовой. Халтурин сумел в несколько приемов пронести динамит в свою комнату, рассчитывая осуществить взрыв в тот момент, когда Александр II будет находиться в столовой. Но царь в этот день опоздал к обеду. При взрыве были убиты и ранены несколько десятков солдат охраны.

«ДИКТАТУРА СЕРДЦА»

Взрыв в Зимнем дворце заставил власти принять неординарные меры. Правительство стало искать поддержку в обществе с целью изоляции радикалов. Для борьбы с революционерами была образована Верховная распорядительная комиссия во главе с популярным и авторитетным в то время генералом М.Т. Лорис-Меликовым, фактически получившим диктаторские полномочия. Он принял суровые меры для борьбы с революционно-террористическим движением, в то же время проводя политику сближения правительства с «благонамеренными» кругами русского общества. Так, при нем в 1880 году было упразднено Третье Отделение Собственной его императорского величества канцелярии. Полицейские функции были теперь сосредоточены в департаменте полиции, образованном в составе Министерства внутренних дел. Лорис-Меликов стал приобретать популярность в либеральных кругах, став в конце 1880 года министром внутренних дел. В начале 1881 года он подготовил проект привлечения представителей земств к участию в обсуждении необходимых для России преобразований (этот проект иногда называют «конституцией» Лорис-Меликова), одобренный Александром II.

Александр II : «Одобряю основную мысль относительно пользы и своевременности привлечения местных деятелей к совещательному участию в изготовлении центральными учреждениями законопроектов».

П.А. Валуев : «Утром Государь прислал за мной, чтобы передать проект объявления, составленный в министерстве внутренних дел, с поручением сказать о нем мое мнение и, если я не буду иметь возражений, созвать Совет Министров на среду 4-го числа. Я давно, очень давно не видел Государя в таком добром духе и даже на вид таким здоровым и добрым. В 3-м часу я был у гр. Лорис-Меликова (чтобы его предупредить, что я возвратил проект Государю без замечаний), когда раздались роковые взрывы».

Александр II - княгине Юрьевской : «Дело сделано, я только что подписал манифест («Проект извещения о созыве депутатов от губерний»), он будет обнародован в понедельник утром в газетах. Надеюсь, что он произведет хорошее впечатление. Во всяком случае, Россия увидит, что я дал все, что возможно, и узнает, что я это сделал благодаря тебе».

Кн.Юрьевская - Александру II : «Ходят ужасные слухи. Надо подождать».

ЦАРЕУБИЙСТВО

Однако исполнительный комитет «Народной воли» продолжал готовить цареубийство. Тщательно проследив маршруты царских выездов, народовольцы по возможному пути следования самодержца, на Малой Садовой улице, сняли лавку для торговли сыром. Из помещения лавки был сделан подкоп под мостовую и заложена мина. Неожиданный арест одного из лидеров партии А. Желябова в конце февраля 1881 г. заставил ускорить подготовку покушения, руководство которым взяла на себя С. Перовская. Разрабатывался еще один вариант: были срочно изготовлены ручные снаряды на тот случай, если Александр II проследует по другому маршруту -по набережной Екатерининского канала. Там его ждали бы метальщики с ручными бомбами.

1 марта 1881 года царь поехал по набережной. Взрывом первой бомбы, брошенной Н. Рысаковым, была повреждена царская карета, ранено несколько охранников и прохожих, но Александр II уцелел. Тогда другой метальщик, И. Гриневицкий, подойдя вплотную к царю, бросил ему бомбу под ноги, от взрыва которой оба получили смертельные ранения. Александр II скончался через несколько часов.

А.В. Тырков : «Перовская передала мне потом маленькую подробность о Гриневицком. Прежде чем отправиться на канал, она, Рысаков и Гриневицкий сидели в кондитерской Андреева, помещавшейся на Невском против Гостиного двора, в подвальном этаже, и ждали момента, когда пора будет выходить. Один только Гриневицкий мог спокойно съесть поданную ему порцию. Из кондитерской они пошли врозь и опять встретились уже на канале. Там, проходя мимо Перовской, уже по направлению к роковому месту, он тихонько улыбнулся ей чуть заметной улыбкой. Он не проявил ни тени страха или волнения и шел на смерть с совершенно спокойной душой».

Н. Рысаков : «При встрече с Михаилом (И.Емельяновым) я узнал, что Государь наверное будет в манеже, а стало быть, будет проезжать по Екатерининскому каналу. Вследствие понятной ажитации мы больше ни о чем не толковали. Я, недолго еще посидев, ушел. Михаил как я уже говорил, имел тоже что-то в руках, не помню во что завернутое, а так как вещь в его руках по форме вполне походила на мой снаряд, то я и заключил, что такой же снаряд он получил раньше или позже меня, - я его ожидал в кондитерской минут около 20-ти. ...Идя по Михайловской улице...мы встретили блондинку (Перовскую), которая при виде нас сморкалась в белый платок, что было знаком, что следует идти на Екатерининский канал. Выйдя из кондитерской, я походил по улицам, стараясь быть к 2-м часам на канале, как сказал еще прежде Захар в свидание мое с ним и Михаилом. Около двух часов я был на углу Невского и канала, а до этого времени ходил или по Невскому, или по смежным улицам, чтобы понапрасну не обращать на себя внимание полиции, находящейся по каналу».

Убийство царя не принесло ожидавшихся народовольцами результатов, революции не произошло. Смерть «царя-освободителя» вызвала скорбь в народе, а российское либеральное общество не поддержало террористов, которыми еще недавно восхищалось. Большинство членов исполнительного комитета «Народной воли» было арестовано. По делу «первомартовцев» состоялся судебный процесс, по приговору которого были казнены С. Перовская (первая женщина в России, казненная за политическое преступление), А. Желябов, Н. Кибальчич, изготовивший взрывные устройства, Т. Михайлов и Н. Рысаков.

«Московские ведомости», 29 марта : «Не скроем, что суд, который теперь творится над виновниками цареубийства, производит тяжелое, невыносимое впечатление, потому что он позволяет революционерам выставляться партией, имеющей право на существование, засвидетельствовать о своем торжестве, явиться героями-мучениками. К чему этот парад, который только смущает умы и общественную совесть?.. Суд не может состязаться в живописи, в поэзии своего рода, которую обнаружили Желябов и Кибальчич. Разве можно серьезно утверждать, что все это лишено известного соблазна?»

Александр III : «Я желал бы, чтобы наши господа юристы поняли наконец всю нелепость подобных судов для такого ужасного и неслыханного преступления».

Г. К. Градовский : «В деле 1 марта 1881 г. немало было оснований к замене смертной казни другим тяжким, но все же поправимым наказанием: Желябов был арестован еще до цареубийства, Перовская, Кибальчич, Гельфман и Михайлов не убивали царя, даже Рысаков (бросивший первую бомбу в царскую карету) его не убил; непосредственным убийцей был И. И. Гриневицкий, но он сам погиб от второй бомбы, которая поразила царя».

К 1883 году «Народная воля» была разгромлена, однако отдельные ее фракции еще продолжали свою деятельность. Так, 1 марта 1887 года была предпринята неудачная попытка покушения на нового императора Александра III, явившаяся последним актом борьбы. Дело «вторых первомартовцев» также закончилось пятью виселицами: были казнены П. Андреюшкин, В. Генералов, В. Осипанов, А. Ульянов (старший брат Ульянова-Ленина) и П. Шевырев.

Однако, несмотря на поражение «народовольцев», опыт их борьбы и особенно цареубийство оказали колоссальное влияние на последующий ход революционного движения в России. Деятельность «Народной воли» убедила последующие поколения революционеров, что с ничтожными силами можно реально противостоять репрессивному аппарату могущественной империи, а терроризм стали расценивать как весьма действенное средство борьбы.

АЛЕКСАНДР БЛОК (ПОЭМА «ВОЗМЕЗДИЕ»)

«…Грянул взрыв

С Екатеринина канала,

Россию облаком покрыв.

Всё издалёка предвещало,

Что час свершится роковой,

Что выпадет такая карта…

И этот века час дневной -

Последний - назван первым марта»

134 года назад в Зимнем дворце скончался император Александр II, удостоившийся в истории эпитета «Освободитель». Царь был известен проведением широкомасштабных реформ: он смог снять внешнеэкономическую блокаду, установленную после Крымской войны, и отменить крепостное право.

Впрочем, преобразования Александра II пришлись по душе далеко не всем. В стране росла коррупция, наблюдался полицейский произвол, а экономика считалась расточительной. К концу правления царя протестные настроения распространились среди разных слоев общества, включая интеллигенцию, часть дворянства и армию. Террористы и народовольцы начали охоту на Александра II. 15 лет ему удавалось спастись, пока 1 марта 1881 года удача не изменила ему. Революционер Игнатий Гриневецкий бросил царю под ноги бомбу. Прогремел взрыв. От полученных травм император скончался.

В день гибели монарха сайт вспомнил, как террористы вели охоту на Александра.

Отведенная рука

Первое покушение на жизнь императора случилось 4 апреля 1866 года. Его совершил член возглавляемого Николаем Ишутиным революционного общества «Организация» Дмитрий Каракозов. Он был убежден, что убийство Александра II сможет стать толчком для пробуждения народа к социальной революции в стране.

Преследуя свою цель, Каракозов прибыл в Петербург весной 1866 года. Он поселился в Знаменской гостинице и стал выжидать удобного момента для совершения преступления. 4 апреля император после прогулки со своим племянником герцогом Лейхтенбергским и племянницей принцессой Баденской садились в коляску у Летнего сада. Каракозов, затесавшийся в толпе, выстрелил в Александра II, но промахнулся. По руке террориста в момент выстрела ударил крестьянин Осип Комиссаров. За это он был впоследствии возведен потомственное дворянство и удостоен большого количества наград. Каракозова же поймали и заключили в Петропавловскую крепость.

Накануне своего покушения на царя террорист распространил прокламацию «Друзьям-рабочим!». В ней революционер объяснил причины своего поступка так: «Грустно, тяжко мне стало, что… погибает мой любимый народ, и вот я решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ. Удастся мне мой замысел — я умру с мыслью, что смертью своею принес пользу дорогому моему другу — русскому мужику. А не удастся, так всё же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути. Мне не удалось — им удастся. Для них смерть моя будет примером и вдохновит их…»

По делу о покушении на царя осудили 35 человек, большинство из которых отправились на каторгу. Каракозова повесили в сентябре 1866 года на Смоленском поле на Васильевском острове в Петербурге. К повешению приговорили и главу «Организации» Николая Ишутина. Ему забросили петлю на шею и в этот момент объявили о помиловании. Ишутин не смог выдержать этого и впоследствии сошел с ума.

Часовня на месте покушения Александра II Фото: Commons.wikimedia.org

На месте покушения на царя была установлена часовня. Её снесли во времена советской власти - в 1930 году.

Убитая лошадь

Значимое покушение на жизнь российского императора произошло в Париже в июне 1867 года. Александру II хотели отомстить за подавление польского восстания 1863 года, после которого казнили 128 человек, еще 800 отправили на каторгу.

6 июня царь возвращался в открытой карете с детьми и Наполеоном III после военного смотра на ипподроме. В районе Булонского леса из толпы вышел деятель польского национально-освободительного движения Антон Березовский и сделал несколько выстрелов в Александра II. Пули от российского царя отвел офицер из охраны французского императора, вовремя ударивший преступника по руке. В итоге нападавший убил своими выстрелами только лошадь.

Березовский не ожидал, что пистолет, из которого он собирался расстрелять Александра II, разорвется у него в руке. Отчасти благодаря этому толпа задержала преступника. Сам деятель польского национально-освобительного движения объяснил свой поступок так: «Я сознаюсь, что выстрелил сегодня в императора во время его возвращения со смотра, две недели тому назад у меня родилась мысль цареубийства, впрочем, вернее, я питал эту мысль с тех пор, как начал себя сознавать, имея в виду освобождение родины».

В июле Березовского сослали в Новую Каледонию, где он прожил до самой смерти.

Портрет царя Александра II в шинели и фуражке кавалергардкого лейб-гвардии полка около 1865 г. Фото: Commons.wikimedia.org

Пять неточных выстрелов

Следующее громкое покушение на жизнь царя случилось спустя 12 лет после парижского нападения. Учитель и член общества «Земля и воля» Александр Соловьев 2 апреля 1878 года подстерег Александра II во время его утренней прогулки в окрестностях Зимнего дворца. Нападавший сумел произвести пять выстрелов, притом, что перед двумя последними залпами он получил серьезный удар оголенной шашкой по спине. Ни одна пуля в Александра II не попала.

Соловьев был задержан. По его делу провели очень тщательное расследование. На нем нападавший заявил: «Идея покушения на жизнь Его Величества возникла у меня после знакомства с учением социалистов-революционеров. Я принадлежу к российской секции этой партии, которая считает, что большинство страдает ради того, чтобы меньшинство пользовалось плодами народного труда и всеми благами цивилизации, недоступными большинству».

Соловьева повесили 28 мая 1879 года на том же месте, что и Каракозова, после чего похоронили на острове Голодай.

Взорванный поезд

Осенью этого же года члены новообразованной организации «Народная воля» решили подорвать поезд, на котором Александр II возвращался из Крыма. Для этого первая группа народовольцев отправилась в Одессу. Один из участников заговора - Михаил Фроленко - устроился железнодорожным сторожем в 14 км от города. Его новая должность позволила незаметно заложить мину. Но в последний момент стало царский поезд изменил маршрут.

Народовольцы были готовы к такому развитию событий. В начале ноября 1879 года в Александровск отправили революционера Александра Желябова, который представился там Черемисовым. Он купил участок рядом с железной дорогой под предлогом строительства кожевенного завода. Желябов, который работал под покровом темноты, сумел просверлить дыру под путями и заложить туда бомбу. 18 ноября, когда поезд поравнялся с народовольцем, он попытался привести мину в действие, но взрыва не случилось, поскольку электрическая цепь имела неисправность.

«Народная воля» сформировала для совершения убийства царя и третью группу, которой руководила Софья Перовская. Она должна была заложить бомбу на путях рядом с Москвой. Эта группа потерпела неудачу из-за случайности. Царский поезд следовал двумя составами: в первом везли багаж, а во втором императора и его семью. В Харькове из-за неисправности багажного поезда первым пустили состав Александра II. Террористы в итоге подорвали только грузовой поезд. Никто из монаршей семьи не пострадал.

Динамит под столовой

Уже к 5 февраля 1880 года представители «Народной воли» подготовили новое покушение на Александра II, которого презирали за репрессивные меры, плохие реформы и глушение демократической оппозиции.

Степан Халтурин. Фото: Commons.wikimedia.org

Софья Перовская, отвечавшая за подрыв царского поезда под Москвой, через своих знакомых узнала, что в Зимнем дворце ремонтируют подвалы. В число помещений, которые подлежат работам, входил и винный погреб, находящийся точно под царской столовой. Сюда и было решено заложить бомбу.

«Столяр» Степан Халтурин устроился на работу во дворец и ночами перетаскивал в нужное место мешки с динамитом. Он даже остался однажды с царем один на один, когда ремонтировал его кабинет, но не сумел убить его, поскольку император был вежлив и обходителен с рабочими.

Перовская узнала, что на 5 февраля у царя назначен торжественный ужин. В 18.20 было принято подорвать динамит, но и в этот раз Александр II не был убит. Прием сместился на полчаса из-за задержки принца Гессенского, который также являлся членом императорской семьи. Взрыв же застал царя неподалеку от комнаты охраны. В итоге никто из высокопоставленных особ не пострадал, но были убиты 10 и ранены 80 солдат.

Бомба под ноги

Перед покушением в марте 1881 года, в ходе которого был убит Александр II, царя предупреждали о серьезных намерениях народовольцев, но император ответил, что находится под божественной защитой, которая помогла пережить ему уже несколько нападений.

Представители «Народной воли» задумали заложить бомбу под проезжей частью на Малой Садовой улице. Если бы мина не сработала, то четверо народовольцев, находящихся на улице, должны были бросить в карету императора бомбы. В случае если Александр II будет еще жив, Желябов должен будет зарезать царя.

Покушение на жизнь царя. Фото: Commons.wikimedia.org

Многих заговорщиков удалось разоблачить в преддверии покушения. После задержания Желябова, народовольцы решили перейти к решительным действиям.

1 марта 1881 года Александр II отправился из Зимнего дворца в Манеж в сопровождении небольшой охраны. После встречи царь отправился обратно через Екатерининский канал. Это не входило в планы заговорщиков, поэтому в спешном порядке было решено, что четыре народовольца встанут вдоль канала, а после сигнала Софьи Перовской будут бросать бомбы в карету.

Первый взрыв не затронул царя, но карета остановилась. Александр II не был предусмотрителен и захотел увидеть схваченного преступника. Когда царь подошел к бросившему первую бомбу Рысакову, незамеченный охранниками народоволец Игнатий Гриневецкий кинул в ноги царю вторую бомбу. Прогремел взрыв. Из раздробленных ног императора шла кровь. Он пожелал умереть в Зимнем дворце, куда его и отвезли.

Смертельные травмы также получил и Гриневецкий. Позже задержали основным участников заговора, включая Софью Перовскую. Участники «Народной Воли» были повешены 3 апреля 1881 года.

Император Александр II на смертном одре. Фотография С. Левицкого. Фото: